Он глубоко вздохнул.

– Я не могу допустить, чтобы вы плакали, – сказал он, обнял ее и поцеловал.

Мегги не смогла бы ответить ему с большей чуткостью. Было ли это облегчением, потрясением или просто последним ударом для ее измученных нервов, но она упала в его объятия; сперва он даже решил, что девушка лишилась чувств.

Эббершоу решительно повел ее к широкой скамье у окна в дальнем конце коридора, в нише, за тяжелыми шторами. Он сел и притянул к себе Мегги.

– Итак, – сказал он, все еще сам не свой от обретенной уверенности, – уже завтра или даже сегодня вечером вы непременно покинете этот дом и затем выйдете за меня замуж, ведь я люблю вас! Я люблю вас! Люблю! – Он замолчал и, затаив дыхание, ждал, его сердце колотилось, как у школьника.

Мегги молча прятала лицо у него на груди. У него мелькнула ужасная мысль, что она рассердится на него или даже начнет потешаться.

– Вы… э… Вы согласны быть моей женой? – В его голос прокралась тревога. – Прошу прощения, должно быть, я напугал вас. – Он вновь напустил на себя чопорность. – Я не хотел, поверьте, просто я бываю вспыльчивым.

Мегги зашевелилась, и, когда она подняла покрасневшее от смеха лицо, он увидел в ее карих глазах нечто большее, нежели просто веселье. Она обняла его за шею и притянула к себе:

– Джордж, вы очаровательны. Я до смешного влюблена в вас, мой дорогой.

Искрящееся тепло медленно разлилось по всему телу Эббершоу. Сердце подпрыгнуло, в глазах заплясали огоньки.

Он снова поцеловал Мегги. Она прижималась к его груди – очень тихая, очень счастливая, хоть и немного напуганная.

А он чувствовал себя восставшим могучим гигантом – в конце концов, подумал Джордж, проба себя в новой роли имела беспрецедентный успех.

Тем же вечером, пока двое зловеще молчаливых слуг, которые прежде занимались обедом, подавали гостям чай, Майкл Прендерби решил поговорить по душам с Эббершоу.

– Слушайте, – неловко произнес он, – бедняжка Жанна чувствует себя прескверно. Как вы думаете, у нас есть хоть малейший шанс выбраться? – Он сделал паузу, а затем поспешил продолжить: – Неужели нельзя ничего придумать? Между нами говоря, я уже в некотором отчаянии.

Эббершоу нахмурился и медленно ответил:

– Боюсь, в данный момент мы мало что можем сделать, – но сразу же добавил, увидев на лице юноши возрастающую тревогу: – Пойдемте ко мне, покурим и все обсудим.

– С радостью, – горячо согласился Прендерби.

Они потихоньку покинули компанию и направились в комнату Эббершоу.

Насколько они знали, Долиш и его подельники расположились в огромных покоях, некогда служивших спальней полковнику Кумбу. А также в комнатах этажом ниже и этажом выше, куда нельзя было проникнуть ни из одной известной им части дома.

Помочь гостям разобраться в плане особняка Блэк-Дадли не смог даже Уайетт. Когда-то это старое здание было монастырем, затем стало усадьбой и, наконец, жилым домом. И на каждом этапе его перестраивали.

Кроме того, до второго замужества тети Уайетта в Блэк-Дадли никто не жил. Уайетт впервые приехал сюда лишь незадолго до ее смерти, но и после визиты его были редкими и слишком непродолжительными, чтобы он успел заучить расположение бесчисленных комнат, галерей, коридоров и лестниц.

Прендерби нервничал, ужас невесты передался и ему, а вдобавок он гораздо больше, чем кто-либо из гостей, за исключением Эббершоу, осознавал чудовищность ситуации.

– Утром все казалось мне шуткой, – раздраженно признался он. – Этот старый немец устроил настоящее представление, но теперь я не могу не признать, что взвинчен. Черт возьми, – с горечью продолжал он, – мы здесь далеки от цивилизации, как в семнадцатом веке. В наше время мы настолько полагаемся на закон и порядок, так убеждены в своей безопасности, что, оказавшись в западне вроде этой, цепенеем. Черт побери, Эббершоу, здесь явно сработает только грубая сила.