– Да, – шепчет она.

Ее глаза застилают слезы, но я не показываю ей, что заметил. Я уверен, что она не оценит этого.

– Тогда пойдем, малыш.

Эта маленькая девочка вернется домой, и, хотя ей предстоит еще долгий путь, она излечится.

Мы следим за всеми девочками, которых вытаскиваем, чтобы они не пропали снова. Если это уже случилось однажды, то всегда может повториться.

Когда мы выходим из здания, она прижимается ко мне. Краем глаза я замечаю, как девочка наступает в кровь. Я останавливаюсь, указывая на нее, но глядя на Руби.

– Руби! Я что сказал? Ни капли крови на девочках.

Руби вздрагивает, мы меняемся ролями, и она со стыдом бросается к нам.

– О, прости меня, зайка, давай я тебя вытру, – воркует она рядом с девочкой, на ноге которой не просто гребаная капелька. – Смотри под ноги, хорошо?

Я отворачиваюсь, удовлетворенный тем, что больше она этого не допустит.

Помогаю Сицилии пройти через эту бойню, не сводя одного глаза с ее ног и с мест, куда она наступает. Когда она приходит в себя, я веду ее к фургону, на котором ее благополучно доставят в больницу. Там ее родных оповестят.

Насвистываю какую-то мелодию, позволяя своей команде позаботиться об остальном, и направляюсь к своему «мустангу», притаившемуся на стоянке через дорогу. Мне не терпится убраться отсюда.

Моя охота еще не закончена. Теперь я должен поиграть с моей маленькой мышкой.

– Тебе нужно валить из этого дома, – заключает Дайя, глядя на меня со страхом и тревогой в своих шалфейных глазах.

Я только что рассказала ей о вчерашнем мамином визите – и по выражению ее лица могу сказать, что она очень и очень за меня боится.

– Мне нужно закончить рукопись, – возражаю я, а сама все время думаю о том, в какую огромную сюжетную дыру я попала. Кажется, уже совершенно неважно, сколько раз я жму на пресловутую аварийную кнопку, – я не могу заставить себя что-то выдать, и все. Сегодня вечером мне придется достать доску и стикеры, чтобы наметить сюжет, и, может быть, тогда я смогу понять, как разрешить эту проблему раз и навсегда.

Иногда мне хочется просто сделать свои книги проще и оставить все как есть, но тогда я лишусь своих читателей.

Дайя фыркает, качая головой.

– Тогда будь готова. У нас намечается девичник.

Мои мысли возвращаются к ней, а доска и стикеры исчезают. Но я не спорю. Я независимый автор, а значит, публикуюсь тогда, когда готова. Я почти не ставлю себе сроков, потому что ограничения подавляют мои творческие порывы. Писать, когда я слишком сильно волнуюсь, что не успею закончить книгу к определенному времени, я не могу. И какими бы замечательными ни были мои читатели, дедлайны есть всегда.

Дайя, разумеется, знает об этом и теперь пользуется этим знанием как оружием.

Дерьмо.

Застонав, я позволяю ей взлететь по лестнице и войти в мою спальню, мои глаза сразу же находят зеркало и сундук – кажется, они теперь всегда так делают после того, как я узнала, что здесь когда-то произошло.

Эти два предмета теперь словно сигнальные маяки в этой комнате, они бросаются мне в глаза, будто шепча: «я знаю, кто убил ее».

Неважно, что я обновила их черное покрытие. Они по-прежнему те же самые.

Стены и пол здесь теперь из гладкого черного камня, с белым потолком и большим белым ковром, чтобы сделать комнату светлее. Кроме того, я установила в полах систему отопления. Потому что вставать посреди ночи, чтобы пописать, и наступать ногами на ледяной пол было слишком жестоким и необычным для меня наказанием.

А еще я решила, что мне так нравятся бра в коридоре, что я хочу повесить парочку и в своей комнате. Они художественно расположились на стене, к которой прислонена спинка моей кровати, и освещают массивное, великолепное произведение искусства, изображающее женщину.