Пожарский вызвал к себе Минина, полк которого стоял в резерве.

– Кузьма, надо выдержать! – приказал он ему. – Давай действуй!

Он обнял его на прощание. Кузьма сел на коня и уехал к своему полку. Там, спешившись, он вынул из ножен саблю, вскинул её вверх, призывая ратников за собой, и, прихрамывая, пошёл впереди своего полка с саблей наголо. За острогом, на втором валу, они столкнулись с гайдуками. Те, легко вооружённые, тоже с саблями, бежали навстречу ополченцам… Столкнулись… И пошло, пошло…

И в это время на правом крыле появились казачьи сотни. Много. И впереди атаманы…

Пожарский узнал их. Это были казаки Трубецкого… «А почему его самого-то нет?» – мелькнуло у него. И он стал вглядываться туда, в казачьи полки, уже вступившие в дело. Но там не видно было Трубецкого, его заметной фигуры в блестящих латах и, как всегда, на белом коне.

Гайдуки недолго держались против конных казаков и стали отходить. Потом они побежали. И ополченцы погнали их, и крики «Ура-а!» огласили окрестности.

Кузьма тоже побежал с ополченцами своего полка, прихрамывая и сжимая в руке уже ненужный клинок. Далеко впереди него всё поле, до самого обрыва к Москве-реке, было покрыто бегущими ополченцами… Мелькали там ещё казаки, верхом, а кто-то среди них шёл пешком… А вон там ополченцы обнимаются с казаками…

Гайдуки же, подбежав к береговой круче, горохом посыпались вниз, к воде, заметались на мелководье, стали искать броды… Но вот ударились вплавь, когда на них наскочили ополченцы… Плывут, барахтаются, тонут под тяжестью доспехов, бросают сабли и мушкеты.

По ним же стреляют из луков ополченцы и казаки… А вон там часть гайдуков, сбившись в кучу, отступают строгим порядком к воде, садятся в лодки, плывут на другой берег, иные же бредут известным бродом, держа высоко в руках оружие.

Победа!.. Это была полная победа. Гайдуки отступили, ушли к себе с уроном. Но часть гайдуков ополченцы захватили пленными.

– Отведи их в лагерь! – жёстко приказал Кузьма боярскому сыну, сотнику, набычившемуся на него. – Тебе говорят!

И было заметно, что сотник не хотел подчиняться ему.

– Что здесь происходит? – спросил Пожарский, подъехав к ним.

– Да вот! – показал Кузьма на сотника. – Он хочет вырубить их! – выругался он на сотника.

Но это не подействовало на того.

– Это пленные, Тухачевский! – жёстко сказал князь Дмитрий сотнику, узнав его.

Глаза сотника, налитые кровью, выдавали, что он был на грани срыва. Злоба поглотила всего его. Он и смоленские служилые, окружившие гайдуков, готовы были расправиться с теми. Но им мешал Кузьма.

– Князь, не трогай его! – выступил вперёд Михалка Бестужев. – У него в Смоленске поляки всех родных свели под корень! Лютый он на них!

– А-а! – протянул князь Дмитрий.

– Давай принимай тогда ты сотню! – велел он Бестужеву. – А за ним следи, чтобы не натворил беды!

Он окинул взглядом смоленских, взиравших на него. Оставшись чем-то доволен, он улыбнулся им искренне.

– Всё, товарищи! – обратился он к ним. – Идите в свой стан! С победой вас!

– Слава князю! – крикнул Михалка, придя в восторг от его простых, но тёплых слов.

Смоленские поддержали его:

– Слава!.. Слава!

Пожарский, не ожидавший такого, смущённо улыбнулся. Махнув рукой на прощание им, он уехал от них вместе с Мининым.

Они поехали к казакам Трубецкого, вдоль крепостной стены Земляного города. Точнее, того, что осталось от неё. Поглядывая на сгоревшие стены, князь Дмитрий сокрушённо качал головой. Его город, почернев, призраком взирал на него. Да, это был не город – призрак, мираж. Ещё дымились головешки. Сочились хило струйки дыма. Вон там висит косая крыша, на двух столбах. Они обуглились и почернели. Со всех сторон несло гарью и смрадом от погоревшего скота, всей живности и барахла людского.