Не жалко мне того верблюда,
Все тащим мы свои арбы,
А всех счастливей в мире – люди,
Свободные от пут судьбы.
Да, совершенствованье духа —
Не всем доступная наука,
Блажен тот, кто её постиг
Из опыта, а не из книг.
Носило мистики печать
Героя нашего рожденье.
Здесь о его происхожденье
Я мог бы просто умолчать.
Хотя и интересно. Впрочем,
Оно, быть может, и не очень
С той мистикой имеет связь.
Нет, всё ж, поведаю для вас.
Жил первый прадед «при царе»
При штабе армии в Варшаве
Был генерал, служил державе.
Второй – в оркестре при дворе
Был музыкантом круглолицым.
Лишь в сорок лет сумел жениться.
Был балагур и острослов.
А позже волжских промыслов
Приказчик был весьма проворный.
Под Люблином ещё один
Имел свой хутор и подворье.
Зажиточный был господин.
Известен был в своём уезде,
Но генерал к нему не ездил,
Не упивался с ним вином
За польским приданым столом.
Не важно, кто четвёртый был,
Какого званья и дохода,
Октябрь семнадцатого года
Сословья как бы отменил.
Тех обесславил, опозорил,
А тех изгнал и разорил,
Врагами сделал и рассорил,
Но всех их в Павле примирил.
А в девятнадцатом, в котором
Страну власть Хама заняла,
Оставили живым дела
Все четверо, хлебнувши горя,
И умерли. Тот от удара,
Тот от тифозного угара,
И каждый от чего-нибудь,
Как век их, кончили свой путь.
В походах и боях своих
И деды были в разных станах,
Но это было б, право, странно,
Когда бы не любил он их.
Слова: вахлак, золоторотец,
Буржуй, кулак и враг народа…
Все он профессией считал
И равно всех их почитал.
Погоны спрятав и кресты,
Дед первый умер в Туркестане,
Альбомы старые листая,
Наш Павел власти не простил,
Что фото деда в них не видел.
Он ни за что б его не выдал.
Второй, кого он знал живым,
На Соловках был звеньевым
Из заключённых. Рыбной ловлей
И зэков, и НКВД
Кормил как спец по доброй воле.
Ловил он рыбу в той воде,
Где баржами врагов топили.
Штырём сквозь лёд он пробивал
Те черепа, что в зиму всплыли,
Так срок свой первый отбывал.
Моряна дула, шли дожди
В тот день, когда родился Павел,
А дед в то время в море плавал.
Теперь он Каспий бороздил
На сейнере под хмурым небом.
Задержанный на проходной
За взятую буханку хлеба,
Там новый срок мотал он свой.
В такие дни рождались люди,
Кого народ в вожди избрал.
Сказала акушерка: будет
Младенец, верно, генерал.
Погода всех перепугала.
Стремясь всю землю потопить,
Над хлябью молния сверкала…
Ну, будет вождь, тому и быть.
Лет в пять прочёл он «Буратино»,
Где иллюстрация одна
Привычной бедности картину
Ему напомнила. Она
Показывала бедных хижин
Худые крыши, если ближе
Посмотришь, бедных мужиков,
И всё страною дураков
В той книжке называлось это.
На корабле трофейном, летом
В село однажды по реке
С любимой книжкою в руке,
Он ехал с матерью, глазея.
По берегам была Рассея,
Вдруг он воскликнул: «Вот она!
Смотри, та самая страна!»
Те самые худые крыши
Гнилых, от пыли серых хат…
Вдруг слышит окрик: «Тише! Тише!»
Не зная, в чём он виноват,
Какую он озвучил ересь?
Шептал он, взглядом в берег вперясь,
Что звалось: вражеский поклёп,
За что тюрьма иль пуля в лоб.
Совсем взрослеть не торопясь,
Он рос, почитывая книжки.
Когда соседские мальчишки
Вступали в половую связь,
Пытаясь сексом утвердиться,
Он стал в библиотеках рыться.
Хотел узнать из книжек он,
Вселенной правящий закон.
Понять, как движутся фотоны,
Как плотен вакуум и что
Такое странность пи – мезона,
Где антимир, и создал кто
Вселенную из дробных кварков.
И почему в кино нам жалко
Людей, обиженных судьбой,
А так нам не до них с тобой.
В чём жизни смысл – в познанье мира
Иль в исправлении его?
В чём способы, чтоб видеть шире,
И как из хаоса всего
Одно собрать изображенье?
В чём скрыт секрет преображенья,