О, не смотри на меня, мое детство,

этими большими, испуганными глазами!

В. В. Набоков

В этих кустах трудно было отыскать какие-либо явные следы бывшего пионерского лагеря. Даже от фонарных столбов остались лишь почерневшие пеньки.

Я с грустью бродил среди зарослей. Только спустившись в ложбину, наконец-то увидел сохранившийся фрагмент прославленного лагеря, где в годы моей пионервожатской юности все лето не стихали детские голоса. Ложбина оказалась рукотворной. Да это же дельфинарий! Перед глазами проплывали слайды былого, которые местами оказались выцветшими, но все же узнаваемыми…

Шефы подарили нашему пионерскому лагерю маленького дельфина. За ним необходимо было ехать в Севастополь. Естественно, каждый из нас, пионервожатых, которые еще несколько недель назад находились в статусе первокурсников, потеющих над учебниками, стремился попасть в команду сопровождающих дельфина. Подобная операция представлялась не только познавательной, но и особо романтичной, поэтому я взял фотоаппарат.

Конечно, для такого деликатного пассажира необходим был особый транспорт, однако переговоры директора нашего пионерлагеря, всемогущего Качаряна, со своими земляками, управляющими рыночными механизмами полуострова, закончились безрезультатно. Нам ничего не оставалось, как разместиться в потрепанном грузовичке, что давно уже стал универсалом, привыкшим перетаскивать на своей спине самые разнообразные грузы.

Эх, соблазнительно-опасная крымская дорога, порциями приоткрывающая нам море! Что может быть романтичнее! Конечно, мы воспользовались шансом перестать быть солидными, забыв о том, что уже несколько недель отзываемся на непривычные пока отчества, и начали беситься так, что водитель Лукич вынужден был остановиться. Высунув из-под своей линялой кепки плутоватые глазки, которые казались почти прозрачными на коричневом лице, он прохрипел:

– Эй, воспитатели! Какие там у вас приняты наказания?! Доиграетесь!

– Что, Качаряну заложишь?

– Да, если будете продолжать, то боюсь, что некого будет наказывать, – хохотнул в кулак.

– За твои грехи, видать, пора! – не удержался Василий, и мы многозначительно переглянулись.

Дело в том, что Лукич, являясь в данный момент лагерным водителем, исполнял еще с полдюжины различных функций, включая почтальонские. Именно благодаря своей мобильности он прослыл первейшим бабником, который, как мы подозревали, занимался каждое лето подработками в лагере для того, чтобы сойтись с новенькими вожатыми. Последняя его победа – Оксана, на которую с самых первых дней запал Василий, и в искренность его чувств верилось, хотя внешне ухаживания выглядели довольно наивными.

Сразу же по приезде, не дав нам акклиматизироваться после всех сессионных, а потом вагонных перипетий, Лукич собрал нас в пустом еще корпусе. Воспользовавшись отсутствием другого начальства, он начал нас «посвящать в вожатые». Среди целого ряда таинственных процедур особое место занимали ночные купания в море. Мы активно включились в эту сомнительную игру, которая ближе к полуночи приобретала довольно странные формы. На уровне подсознания этот импровизированный спектакль воспринимался нами как переходная черта между детством, которое могло еще агонизировать в студенческой, общежитейской среде, и необратимой взрослостью, что ожидала нас на алуштинском берегу.

Уже в вагоне мы предчувствовали наше новое состояние, сублимирующееся в таком неожиданном и, как оказалось, не столь уж притягательном отчестве, которым награждали нас воспитанники. Огромная ответственность, которая внезапно свалилась на нас, восемнадцатилетних, не сразу была прочувствована до тех трагических глубин, которые на одной полуночной планерке проявились в заплаканной молодой матери и кусающем губы отце…