Мари взглянула на Луи. Он улыбался.

– Каждый раз смотрю и не могу поверить, что был таким.

Портретов было много. Пяти, восьми лет. Внимание Мари привлек десятилетний маркиз. Здесь уже ярко выражался его характер. Мальчишка готов был сорваться с места, чтобы носиться с друзьями. Лукавый взгляд не выдавал всех мыслей. Можно было сказать одно – это озорной и веселый мальчуган.

– Ты не поверишь, – сказал юноша, – но в детстве я был очень тихий. Я играл сам с собой и никого не беспокоил, а после семи лет, не знаю почему, меня разобрало, и вот до сих пор разбирает.

На более поздних портретах Луи уже владел собой, и каждый раз характер менялся. Разные взгляды, позы, а также со вкусом подобранные костюмы – все было продумано заранее. Но неизменно присутствовала очаровательная улыбка.

– Что скажешь? – спросил маркиз.

– Они мне нравятся.

– То есть, ты хочешь сказать, что я тебе нравлюсь, – слукавил он.

– Когда вы рядом, я становлюсь сумасшедшей.

– Тогда я покажу тебе еще один портрет. Одну минуту…

Вскоре он вернулся с обещанным холстом. Это был тот самый портрет, который написал Этьен буквально два месяца назад. Портрет на фоне пейзажа.

Перед Мари, как живой, готовый сойти с холста, стоял юноша в довольно простой одежде, приветливо улыбающийся, с живыми, ясными, как небо, глазами. Золотистые кудри его будто подхватил легкий ветерок.

– И это чудо стоит укрытым от всех взоров? – удивилась Мари.

– Да, это действительно чудо. Художник – гений; между прочим, это он писал твой портрет два года назад, он подарил мне его.

– Подарил?

– Да. А это, – Луи указал на свой портрет, – не думаю, что понравится матушке.

– Но почему? Это самый лучший ваш портрет, – восторженно отважилась заявить девушка.

– Лучший или нет, а в таком виде она не одобрит. Этьен заставил меня снять камзол.

Действительно, на портрете Луи был без камзола, да ко всему в придачу, ворот рубашки был свободно развязан и небрежно обнажал грудь. И что говорить, если ни тени парадности не было в этом портрете.

– А вам-то нравится ваш портрет? – поинтересовалась Мари.

– Мне нравится, иначе я бы не взял его. Художник талантлив, но, кажется, я понимаю, почему его не приглашают знатные особы.

В этот момент послышались легкие шаги и шорох платья. Луи мгновенно обернулся и застыл в нерешительности. Герцогиня остановилась посреди комнаты и с удивлением посмотрела на портрет.

– Дитя мое, откуда это? – спросила она, с любопытством рассматривая холст.

– Этим летом, в Куломье, я позировал одному художнику.

– Невероятное сходство, – она смотрела то на портрет, то на Луи, сравнивая, – но почему же в таком непринужденном виде?

– Хорошо, что в таком виде, – улыбнулся Луи, – он хотел меня писать почти без одежды.

– Луи, – упрекнула она его за вольность.

– Да, он хотел написать «Суд Париса», но я не согласился. Пришлось пойти на компромисс. По-моему, неплохо.

– Разумеется, вы подарите это чудо мне? – уже спокойно спросила Анна.

Луи и Мари переглянулись.

– Ладно, если вы настаиваете.

– Конечно, настаиваю. А теперь расскажите-ка, чем вы тут занимались без меня.

– Как видите, мы рассматривали портрет, – не моргнув, ответил юноша, – а вообще-то я пришел, чтобы узнать: вы на самом деле хотите, чтобы после… свадьбы я уехал в имение отца?

– Да, милый, только ты не один же поедешь: что значит «я уехал»?

– Нет, решительно не могу постичь, почему я должен жениться именно теперь?

– Слушайте, дети мои, – как-то таинственно сказала герцогиня и, оглядев обоих, начала:

– Вы молоды, вы еще неразумны, многого не понимаете. А знаете, как я вышла замуж?.. До последнего момента я знала своего жениха только по портрету. И я не смела противиться воле родителей. Мне сказали: ты будешь женой Франсуа Луи де Жуаньи… а о любви и речи не было. Брак заключается из надобности, а любовь непредсказуема. В любви нет ни королей, ни нищих. Это уж кому как Бог пошлет. Смиритесь, дети мои; все смиряются, и вы смиритесь… чуда не будет.