Эту страсть к хорошим, красивым, но очень дорогим рубашкам с трудом терпел отец и старался ограничивать сына. Но все без толку: Луи, как какая-нибудь капризная принцесса, неохотно носил сорочки из более грубого полотна, да еще менял их по несколько раз в день. Он даже соглашался урезать траты на верхнюю одежду, на носовые платки и на карманные расходы, лишь бы носить чудесные сорочки, прихотливо отделанные кружевом.

Солнышко, скользившее своими лучами по фигуре юноши, заставило отливать золотом его белокурую шевелюру, и Элен любовалась.

Сюрпризом для нее оказалась песня в диапазоне меццо-сопрано. И слова… слова с таким неприкрытым намеком на прошлое, что графиня невольно смутилась. Но никто, к счастью, этого не заметил и не понял намеков.

Франсуа не мог не признать выдающихся способностей сына, но его очень смутила эта песня, исполненная в диапазоне меццо-сопрано. Голос – чудо, но…

– Стоило ли петь женским голосом? – спросил герцог после выступления.

Луи устремил на него недоуменный, почти негодующий взгляд и убежденно ответил:

– Эту песню нельзя петь иначе…

– Почему же?

– Разве вы не понимаете? – горячился юноша. – Она исполняется так, и только так.

Герцог не стал спорить. Он не любил чрезмерного увлечения искусствами у своего отпрыска, но деваться некуда. При всей своей бесцеремонности, при «умении» выглядеть пошлым и дерзким до наглости, Луи обладал поразительной восприимчивостью красоты. Бывая в театре или на концертах, он служил своеобразным индикатором. Если на сцене демонстрировали что-нибудь стоящее, Луи словно растворялся. Все его существо устремлялось в другой мир. Он сидел неподвижно и, казалось, впитывал всеми фибрами. Но если произведение не отличалось особыми достоинствами, Луи становился похож на чертенка и за вечер утомлял своих родителей чрезмерной активностью. Его то и дело нужно было урезонивать, а разговор о приличиях был для него своего рода красной тряпкой.

– А все же, зачем? – спросила Элен у юноши, отходя вслед за ним от компании.

– Что? – не понял маркиз.

– Петь в женском диапазоне, – уточнила графиня.

– Я ведь доходчиво объяснил – эту песню нужно петь так, – нервничал он.

– Не все мужчины могут так петь, – пожала плечами Элен.

– Я не все, – просто сказал Луи и с вызовом посмотрел ей в лицо. Элен отвела взгляд и заметила со вздохом:

– Сколько же еще сердец ты разобьешь…

И услышала:

– Мне хватило бы одного – вашего, мадам… но, кажется, я что-то упускаю из виду.

Луи сам отошел, и она не рискнула быть навязчивой. Но смятение не оставляло ее, и графиня поинтересовалась у вовремя подвернувшегося виконта:

– Вы тоже считаете, что эту песню нужно исполнять женским голосом?

Люсьен не ожидал вопроса, но не мог не ответить.

– Я не так хорошо разбираюсь в изящных искусствах, как маркиз, – скромно заметил юноша. – По-моему, у него безупречный вкус и не поддающаяся разумному объяснению чувствительность.

– Но вы как относитесь к тому, что услышали? – настаивала графиня.

– Я не уверен, что вообще мужчинам нужно так петь, хотя многие находят в этом удовольствие. Тут удивительно другое, сударыня: Луи обладает красивым тенором и при этом способен мастерски петь и в другом диапазоне. И если он сказал, что так надо, значит он так чувствует. Во всяком случае это было красиво и трогательно.

Когда маркиз предложил графине совершить прогулку в город, она не отказалась. Но в городе они были недолго и поехали в лес.