Это были самые скучные дни в моей жизни. Голова перестала болеть на третий день, но вставать с кровати не разрешали. Я имел право лишь ходить в туалет, находившийся рядом с нашей палатой, и сидеть на кровати.

Как же развлекаться в таких условиях?

Помогали мама и бабуля, приходившие ко мне каждый день. Бабуля работала в больнице, а маме врач выписал пропуск. Мне позволяли смотреть картинки в книжках и детских журналах, которые они приносили, а я рассматривал их, не читая: при сотрясении это на какое-то время запрещается. Маме разрешили читать для меня книжки, и я с радостью слушал всё, что она читала. А ещё мы с удовольствием болтали.

– Санёк, а помнишь, как в прошлом году ты шлёпнулся на улице, совсем не больно, и сказал, что у тебя землетрясение мозга? – вспомнила мама.

Про землетрясение мозга я помнил. И про машины, которым почему-то можно по лужам ездить, почему-то они не простужаются, а вот мне по лужам ходить нельзя. И про солнышко, которое, согласно моей детской вере, тоже засыпает в кроватке.

Я с удовольствием слушал мамины воспоминания о моём детсадовском детстве. Они забавны – я потом расскажу о них, – но сначала надо завершить о моём «землетрясении», а затем продолжить о котёнке, к которому я когда-то подобрал ключик.

Из «Мурзилок», которые приносила мама в больницу, я делал самолётики и отправлял в полёт. Они кружились по палате и приземлялись на пол. Мои соседи по палате, дядя Миша и дядя Толя, поднимали самолётики, если я очень хорошо просил их или если моих бумажек накапливалось слишком много.

Вот вернулся из коридора дядя Миша – огромного роста, усатый, голос у него толстый и сам он, наверно, добрый.

– Дядь Миша! Поднимите, пожалуйста, самолётик! Он под столом! – извиняющимся голосом просил я.

– Ну Саша! Ай да Саша! Тебе же врач сказал лежать, а ты всё время скачешь на кровати. Какая польза от такого лежанья? Тогда уж лучше скачи по полу! – сетовал дядя Миша, наклоняясь за самолётиком. – Вот не будешь смирно лежать, голова будет всю жизнь болеть.

Самолётики надоели. Нужно придумать что-нибудь новенькое.

– Мама, принеси мне моих солдатиков или танк, или солдатиков, танк и машинку, – попросил я маму, – ту, что маленькая, тяжёленькая, моя любимая!

– Что ты, нельзя приносить игрушки. Это же хирургическое отделение!

Обидно, что нельзя… Но надо выходить из положения. И тогда был изобретён хоккей. Из серебряной фольги, которая оставалась у меня от конфет, я стал делать шарики – это были хоккеисты. Хоккейным полем служило одеяло. Я азартно гонял своих хоккеистов щелчком пальцев по полю, стараясь подыгрывать советским игрокам. Когда бабулька пришла проведать меня, матч между сборной Советского Союза и Чехословакией был в разгаре.

– Бабуль, смотри, вот у меня вратарь, вот – правый нападающий, вот – центральный нападающий. Это – наши, а это – чехи, – объяснял я, чтобы бабушке было понятно, за кого болеть. – Вот шайба у чешских хоккеистов. Бросок! Промах! Шайба переходит к Харламову!

Иногда шайба или неосторожный хоккеист попадали за пределы поля, то есть моей кровати. И тогда нужно было снова просить проходящего мимо дядю Мишу или санитарку, моющую пол, чтобы их подняли. Если в палате, на моё счастье, никого не было, я спускался и поднимал сам.

Наверно, дяде Мише скоро надоело наклоняться и сам я тоже ему надоел. Он стал убеждать меня и маму, что я уже здоров и меня надо выписывать. Меня не нужно было уговаривать: я – за. А мама ссылалась на врачей, которые полагали, что я ещё не отлежал положенные три недели.

Тем временем моя фольга испарилась: я всю израсходовал на хоккеистов, которых постепенно растерял. Но не бывает безвыходных положений – даже в больнице!