И тут из-за угла появляется вся наша группа ПГС. В полном своём составе.

– К сожалению, – почтительно склонив голову, как это делают на гражданской панихиде ораторы, говорит Виталик. – Лена просила передать, что, к великому сожалению, сегодня встретиться не сможет: к ней портниха пришла, примеряют свадебное платье…

Больше никто не выдерживает. Прохожие останавливаются и недоумевают: двенадцать человек просто умирают от смеха. Из ресторана даже выбежал «селигерский» шеф-повар: проверил, не поцарапали ли хулиганы его «белую ласточку».

– Ой, девоньки! – визжит Нинка Журавлёва. – Щас описаюсь от смеха!.. Свадебное платье примеряют…

Я не вслушиваюсь в её истерические вопли. Я вспоминаю её чрезвычайно каллиграфический почерк, которым она заполняет колонки нашей стенгазеты.

– Не дрейфь, Сандро! – гудит басом Пуринашвили. – Какой солдат не мечтает стать зятем генерала?

Потом смех стихает. Всем становится меня жалко. Участники розыгрыша как могут успокаивают меня. Кто-то предлагает вскладчину сходить в кафе. Все дружно поддерживают идею.

Там же, в кафе, я выпив три коктейля, всенародно клянусь завладеть любовью надменной, но прекрасной генеральской дочки.

– Ты говорил, что мне какой-то комплекс ГСО нужно сдавать? – спрашиваю я Додо с глупой полупьяной улыбкой.

– Конечно, нужно, дорогой, – отвечает Пуринашвили. – ГСО – это, дорогой, значит Готовься Стать Отцом. Понял?

Я смотрю в его плутоватые зелёные глаза и качаю головой:

– Нет, Додо… Она не Муза из сто пятой. Она не такая…

Клятву я, как ни странно, сдержал. Потому что через три дня, когда эта история стала достоянием общественности всего факультета, ко мне подошла она, оценивающе посмотрела на мою неатлетическую фигуру и неожиданно сказала:

Так вот ты какой, молодой Ветров… Как молодой Вертер. А в письме твои товарищи всё наврали. Нет у меня никакой «Волги». И отец никакой не генерал.

Она улыбнулась и протянула руку:

– Давай знакомиться. Я – Лена.

– Вертер, – вдруг вырвалось у меня. – Простите, Ветров. Саша.

– Тётя Маша!

– Что, баламут?

– Можно позвонить?

– В столовую? – хитро спрашивает тётя Маша и кивает головой.

– Это столовая? – спрашиваю я.

– Вы угадали, – отвечает мне Лена.

– Пойдём к «Селигеру». Возьмём у Де Сики автограф. Итальянцы там остановились.

Трубка молчит. В ней только что-то шелестит и потрескивает.

– Кто нас пустит? – наконец слышится с другого конца провода.

– Я метрдотеля ресторана знаю. Сядем тихонечко, кофе закажем. А тут входит Марчелло с Де Сикой. Мы им, гутен таг, сеньоры! И сорвём автограф.

Молчит трубка.

– Это столовая? – уже без грузинского акцента повторяю я.

– Знаешь что, Саш, – говорит Лена. – Ты домой мне больше не звони. Зачем ты маму разыграл? Она с десяток столовых обежала – апельсины марокканские искала. Твои шутки?

Теперь молчу я.

– Алло, – не выдерживает Лена. – Где ты?

– Звонить домой нельзя, – печально говорю я. – А видеть-то тебя можно?

– А мы и так почти каждый день в институте видимся, – говорит она. – В читалке, например.

– В читалке не в счёт, – отвечаю я. – Ты там не со мной, а с умными авторами общаешься…

– Всё, мама вернулась, – слышу я в трубке, а затем – гудки. Короткие и такие тревожные для меня. Я сжимаю в руке трубку, а она всё гудит, гудит… Наверное, думаю я, вот так принимают радисты самый тревожный на море сигнал – «SOS».

…Вечером поднялась метель. Ветер бросал снежные хлопья в окно сто второй комнаты. Казалось, что зима подвывала за окном моему настроению. Я ничего не рассказывал своему другу Хрусталёву, но он и так всё понял без слов.

– Бабам что надо? – рассуждал Виталик, перелистывая иллюстрированный журнал, с которого фарфоровыми зубами улыбались писаные красавицы. – Бабам, Сашка, эффект нужен. То, что на нашем языке «шик-блеск-тру-ля-ля» называется. Додо, дежуривший вчера у «Селигера», рассказывал, как Мастрояни выходит из автобуса.