а ему – нельзя. какой прок от его чувств если он не работает? какая в них ценность? почему кто-то должен их терпеть или ими интересоваться если он не соединен с обществом, если у него нет пути с ним соединиться? почему людям должны быть интересны его чувства?

Ло хотелось хоть как-то служить людям чтобы они не отвлекались на такие пустяки как его чувства поэтому он запихивал их в себя подальше, для всеобщего благополучия.

и видел в этом хоть какую-то красоту и пользу от себя, он хотя бы никому не мешал своими чувствами и знал свое место.

это было пожалуй единственное место где Ло испытывал к себе хотя бы какое-то подобие уважения.

он заботился о людях. он не сорил своими безработными чувствами и был рад что может себя сдерживать

Ло понимал что ему хана. что он взрывается. что он будет целыми днями?

состояние еще было таким паскудным, идеально отвратительным, не невыносимым – когда невыносимо все-таки есть вдохновление сопротивления, а Ло именно чувствовал себя слабым.

и все это подтверждали, он же не мог работать. а Миша мог. Миша был сильным, а Ло слабым.

Миша приходил домой, ужинал, включал телик, или сидел в телефоне. с Ло они не особо разговаривали, но Ло был рад что у Миши все хорошо и что Мише так повезло – он может размеренно проводить дни.

Сам Ло просто в ужасе часами стоял на набережной. ничего не мочь делать целую бесконечность. быть слабым целую бесконечность, он даже посочувствовать себе не мог потому что чувствовал себя таким никчемным и не заслуживающим сочувствия.

Миша ходил на работу, Ло на набережную. иногда появлялся Вах проверить все ли нормально. с Мишей Вах долго разговаривал, как ему на работе, не беспокоит ли чего, Миша был всем доволен.

– ну а у тебя как дела, Ло? – спрашивал Вах тоном господи только бы он не начал рассказывать этот ужас.

– да все нормально, спасибо, – натянуто улыбался Ло, а у самого просто голова взрывалась.

– понятно, – говорил Вах и посматривал на него с легким отвращением.

ничто не грело и не радовало потому что Ло не мог работать и чувствовал себя никчемным.

зачем ему облака, сосны, песочный бережок, архитектура, если он бесполезен?

Ло даже не пытался радоваться, это было бесполезно, он же ни с кем этой радостью не мог поделиться, кто он такой.

Ло был благодарен Мише за то что он есть, за то как завтракает, сидит в телефоне, снова работает, за этот образец благодати и умиротворения. Ло восхищался – вот Миша может жить, а я – нет.

было очень стыдно за самого себя. и ничего его не оправдывало.

хотелось себя наказать. никогда не смотреть на облака, никогда не радоваться, чтобы хоть как-то искупить этот косяк. какой? Ло толком не знал, но чувствовал витиеватую тучу вины, и некогда было тут рассусоливать, еще глубже быть виноватым, нужно было исправлять то что есть, а как? ему же ничего нельзя? хотя бы не мешать. а то что на душе ад, так это ничего, рай – то что он не гадит другим людям, что он всю эту грязь держит в себе и так сохраняет свою честь.

ну какой человек рядом

– Ло ну какие глупости, – говорил он себе, – ну какой человек рядом, ни один умный человек так не говорит, значит это какая-то несусветная глупость, тьфу, поскорее забыть! стесняться нужно такого, а из него лезет, ну вот опять, вот позорище.

умные люди с достоинством плывут, сохраняя вокруг себя приятную вежливую гладь, здравствуйте, спасибо, до свидания, пожалуйста! как лебедки по пруду! вот настоящее благородство.

а такие вещи даже вслух нельзя произносить.

беспокоить людей, нельзя нельзя. Ло всю жизнь старательно молчал, и изо всех сил старался после жизни. и просто умирал от стыда что это не удавалось заглушить насовсем, ни одного дня он не мог прожить как приличный человек, как царевна лебедушка, чем больше он старался весь день – тем больше к вечеру его распирало.