Эмблер подошел ближе.

– Давненько не виделись, а?

Регги взглянул на него, но в глазах его не блеснуло и искры узнавания.

На прилавке лежали утренние газеты. Взгляд остановился на стопке «Вашингтон пост». Эмблер увидел дату и почувствовал, как сжалось сердце. Третья неделя января – неудивительно, что так холодно.

Эмблер моргнул. Почти два года. Они отняли у него почти года. Два года забвения, отчаяния, потери самого себя.

Но сейчас не время для сожалений по поводу утраченного.

– Перестань, Регги! Неужели не узнаешь?

Сморщенная, только что выражавшая растерянность физиономия киоскера напряглась, глаза сузились.

– Проходи, брат. У меня ничего для тебя нет. Ни мелочи, ни бесплатного кофе.

– Хватит, Регги! Ты же меня знаешь.

– Уходи, приятель. Мне не нужны неприятности.

Не говоря ни слова, Эмблер повернулся и зашагал дальше по тротуару к большому многоквартирному дому в неоготическом стиле, в котором жил последние десять лет. Построенное в двадцатые годы минувшего столетия из красного кирпича и украшенное светло-серыми колоннами и бетонными пилястрами, оно стояло чуть в глубине улицы. Жалюзи в окнах напоминали полуопущенные веки.

Баскертон-Тауэрс. Что-то вроде дома для человека, у которого никогда не было настоящего жилья. Человек, посвятивший себя карьере оперативника высшего уровня доступа, обречен жить под чужими именами. В Отделе консульских операций нет подразделения более секретного, чем ППС, Подразделение политической стабилизации, и члены его знают друг друга только по кодовым именам. Жизнь агента не располагает к тесным социальным узам: работа отнимает практически все время, связь, находясь за границей, поддерживать трудно, а то и просто невозможно, и никто не может сказать, закончится ли неделя выходными или очередной командировкой. Были у Эмблера настоящие друзья? Наверное, нет. А потому случайные, уличные знакомства, заведенные в те редкие периоды, когда он жил здесь, приобретали особое значение. Да и квартира в Баскертон-Тауэрс, как ни мало времени Эмблер проводил в ней, ассоциировалась с обычным человеческим существованием, с той нормальностью, к которой ему хотелось вернуться. Не святая святых, не «мой дом – моя крепость», не домик у озера, но все же доказательство его реальности, подлинности, аутентичности. Место, где можно бросить якорь.

К дому, почти к самому вестибюлю, вела подъездная дорожка. Оглядевшись по сторонам и не заметив никого, кто проявлял бы к нему повышенный интерес, Эмблер подошел к двери. Должен же кто-то узнать его – портье, менеджер, управляющий – и позволить подняться к себе.

Он посмотрел на табличку у входа – черные пластмассовые буквы на белом фоне, список жильцов в алфавитном порядке.

Странно, но никакого Эмблера в списке не значилось. Сразу после Элстона шел Энуэйр.

Неужели его квартиру уже сдали другому? Неприятность, конечно, но, пожалуй, не сюрприз.

– Я могу вам чем-то помочь, сэр? – Из теплого вестибюля появился один из швейцаров.

Грэг Денович. На решительно выдвинутом подбородке, как обычно, лежала тень не поддающейся бритве щетины.

– Грэг, – обрадовался Эмблер. Денович приехал в Америку из бывшей Югославии, и Грэг было, наверное, сокращением от Грегора. – Давно не виделись, верно?

Любопытное повторение ситуации с Регги – на лице швейцара появилось то выражение смущения и легкой растерянности, которое бывает у человека, когда к нему вот так, запросто и по-приятельски, обращается совершенный незнакомец.

Эмблер стянул с головы бейсболку и улыбнулся.

– Не спеши, Грэг. Присмотрись получше. Квартира 3С, вспомнил?

– Я вас знаю? – спросил после паузы Денович, облекая в вежливую вопросительную форму утверждение. Отрицательное утверждение.