Уехал я, когда терзали раны,

Рука измятая висела на ремне,

Когда ещё кровавые тираны

Страну коверкали в войне.

Суровых лет гремела канонада,

Погром войны осадками давил,

Когда «светлейший бог Микадо»

Японским волком злобно выл.

Ушёл, когда деревня коченела,

Шла, спотыкаясь, но тянула плуг;

Когда грудь в муках индевела,

В слезах тонул заобский луг.

Ушёл, когда плелись колхозы

С котомкой нищего по съёженным полям,

Избёнки хилые сочили слёзы

Сжимались граммы трудодням.

Не трусость страхом обуяла,

Когда бежал я из села,

Лесная даль атаковала,

В простор таёжный увела.

Свинцом ещё ломило раны,

В висках стучал гранатный ад,

Но я вгрызался в толщу планов,

Как бронебойный артснаряд.

И медно-струйный лес-дружище,

Руками хвойными обнял.

Он не доступен духом нищих

И не вручит им свой штурвал.

О край лесной – магнит стремлений!

Берёзки – девушки! Балет!

Какой силищей вдохновенья

Во все концы стремится свет!

Люблю тебя, мой друг крылатый,

Безмерно, радостно, до слёз…

Пусть будет вечно самой святой -

Чета белеющих берёз.

– Скажи, товарищ, где здесь дом

Марии Плошкиной, крестьянки?

– Вон поворот… За тем углом

Изба из брёвен на полянке.

В ответ мне говорит прохожий?

– Я довожусь ей зятем много лет,

А ты, я вижу, на неё похожий!

Ты, Виктор, что ли? Ну, привет!

– А ты, сестренки муж, Бориска!

Да ты ли этой, мой земляк?

В приветствии раскланиваюсь низко,

Как настоящий сибиряк!

Знакомый клён ветвями машет,

Земля тепло дыханьем льёт,

И старый пёс вприсядку пляшет

И 'честь' по форме отдаёт.

Шадра моя – деревня дорогая,

Рождённый вновь приют родной,

Ожившая, как лето, в цветах мая,

Стоишь красивой над рекой.

И школа, новый клуб и мастерская,

Цеха-коровники из кирпича…

В селе от края и до края

В накале лампы Ильича.

Поля в сполохах златоглавых,

Моторный лай село бодрит.

И садик граждан самых малых

Заботой Родины хранит.

Как календарь годов умело

Расправил плечи у села,

Каким приливом поле спело,

Какой силищей жизнь вела!

Я по селу шёл как впервые,

И думу думал лишь одну:

А были, были дни былые -

Село хилело и стыло в войну!

Тяжёлую повозку все тянули,

Без принужденья, не за страх

И спины надрывали, гнули,

Работая в поле в лаптях…

Сибирь – долина золотая,

Плёс обской и серебро озёр!

И никакая родина другая

Нам не соткёт былинами узор.

О, отчий край – простор безбрежный,

Простор лугов и даль полей!

Люблю тебя я пламенно и нежно,

Душой сибирской, плугарей!

Люблю горластые частушки,

Сибирских буйных петухов,

Морёный квас в большой кадушке,

Огонь в глазах у женихов.

Люблю угар навозной кучи,

Туман, клубящийся озёр;

И холодок в тени от кручи,

и бледный утренний костёр.

Какая здесь добротная рыбалка,

Торпеды-щуки начеку.

И ты в плену чутья-смекалки

Затих в кустах на берегу.

Люблю Сибирь за труд 'железный',

За хлеб, что пряностью пленит,

За ум сельчан большой и трезвый,

За дух людей, за твёрдость как гранит.

И снова путь. Далёкая дорога

Меня вперёд идти зовёт.

До новых встреч, приют истока!

Целую маму у ворот!

В. Плошкин

1971г.

г. Фрунзе

Из воспоминаний Ф.Л.Гуляева(беседа записана на видео, июль 2016г. Разговорная речь сохранена полностью)

– А помнишь, раньше в Шадре (простонародное название деревни Новообинцево) за Обью заливные луга были?

– Да, скоту надо было пастбища, корма. А раньше там травы-то были, о-го-го, чуть не в рост человека! Одно время там даже арбузы сеяли. О-о! Вот были арбузы! Здоровенные! Баржами их возили в Барнаул…

– А материного отца, моего деда Кечина, помнишь?

– Семёна Дмитриевича-то. Хорошо я его помню. Здоро-о-вый был! Я его видел в последний раз, когда Витя утонул (Виктор Кечин (1929-1938гг.), брат моей матери, утонул в реке Оби в возрасте 9 лет во время купания деревенских мальчишек