Сам доктор отнесся к встрече спокойно и даже буднично: упомянул, что уже имеет опыт дачи показаний Предпоследнему дознанию, и рад помочь снова.

Наутро, сидя в пропахшем лекарствами белом кабинете Павел убедился, что поступил мудро, когда решил приберечь имя подследственного. Оно произвело эффект выстрела.

– Иван Корнеев? – доктор покраснел и долго молчал, глядя перед собой и моргая. – Да, помню. Это тот, кто сделал из меня человека.

– Что вы имеете в виду?

Доктор неловко развел руками.

– Долгий разговор… которого, впрочем, я ждал. Вам, наверное, известно, что я лечил их сына. И он умер.

Следователь кивнул.

– Ребенок умер по моей вине, – врач сцепил перед собой дрожащие руки. – Я допустил халатность. И… не в первый раз.

– Вам необязательно делать такие признания мне, – заметил Карев. – Меня интересуют только ваши отношения с Корнеевым.

– Я знаю. Я понимаю, чем грозит для меня признание. Я давно к этому готовился. – Думбадзе глубоко вздохнул. – Моя вина в смерти мальчика есть. Хотя тогда мне так не казалось. Понимаете… каждая профессия подразумевает определенную степень цинизма. Полицейские отпускают шуточки, оглядывая залитое кровью место преступления. Журналисты тычут камерой в лицо заплаканной матери…

Карев кивнул.

– Это кажется неизбежным. И даже полезным. Броня профессионального цинизма защищает тебя от чужой боли. И когда это еще на потоке… люди превращаются в «пациентов», чужая судьба – в сухие строчки на листах медкарт. Не замечаешь, как маска равнодушия врастает в твое лицо и превращает в чудовище. – Доктор сглотнул, продолжая смотреть в пол. – Игорь Корнеев умер из-за того, что я неверно диагностировал стадию энцефалита. Помню, что мельком столкнулся с Корнеевыми в коридоре, когда они прибыли за свидетельством о смерти. Оба были подавленные и… пожалуй, больше ничего. Я сделал вид, что не узнал их, и прошел мимо.

– Но потом вы с ним встретились?

– Еще как, – горько усмехнулся доктор. – Месяц спустя. Я возвращался с дежурства и, когда вошел в свой подъезд, получил удар сзади, у основания черепа. Когда пришел в себя, то обнаружил, что болтаюсь в воздухе на высоте десятого этажа, а сверху меня держит за шкирку Корнеев, перегнувшись через парапет крыши. Как я тогда умолял, обещал все что угодно, если он меня пощадит… А он оскалился и прохрипел сверху: «Что угодно, значит… сына воскресишь?». И я понял, что умру прямо сейчас, и зарыдал. – Думбадзе глубоко вздохнул и скрипнул креслом. – А Корнеев перехватил меня второй рукой за грудки, подтянул к парапету и процедил: «Слушай сюда, червяк. Вот моя цена. Ты станешь хорошим врачом. Ты будешь мил и любезен с каждым пациентом и его родственниками. А я за тобой буду присматривать. Если твой пациент умрет – я убью тебя. Если пациент или родственники останутся недовольны твоим обращением – я убью тебя. Если заявишь в полицию – я тебя тоже убью». Так он сказал. Надо ли говорить, что я согласился? Он втащил меня на крышу и ударил ногой в живот. Пока я корчился от боли, Корнеев скрылся.

– И что было потом?

Думбадзе пожал плечами.

– Полиции я не сообщил. Следствие могло раскопать… мою вину в смерти его сына. А сам Корнеев, по сути, ничего особо страшного не сделал. Только угрожал. Так что, случись расследование, меня бы практики лишили, а то и посадить могли. А ему – списать на аффект, и вообще ничего! Кроме того, я действительно его боялся. Поэтому пришлось стать добреньким. Именно так. Обхаживал каждого пациента, ободрял, шутил или делал участливую мину, слушал… Глядя, как вы себя держите, господин следователь, я вижу, что вам тоже известен этот секрет.