В одно из воскресений мать приехала его проведать с лимонадом, фруктами и конфетами и он потащил её смотреть щенков. Она понянчила щенков, а он с горящими глазами стал её упрашивать взять щенка домой. Мать была грустной, она сказала, что в коммуналке держать собаку очень сложно. Чего только не обещал он матери за то, чтобы она всё же разрешила ему завести собаку! Но она, поглаживая его по голове, только качала головой. Перед самым окончанием смены щенки открыли глаза, а в последний день смены Максим, прибежав к будке с котлетой, щенков не увидел. Найда с печальными глазами жалостливо прижалась к нему. И они долго сидели у будки – мальчик на корточках, а Найда, положив голову ему на колени. Со щемящим чувством нежности и недетского ощущения горького сродства в несчастье, он шептал ей слова утешения и гладил, а она вздрагивала, будто собиралась заплакать.

Сторож сказал ему, что щенков разобрали уезжающие дети, за которыми приехали родители на машинах. Максим вернулся в отряд, упал на кровать и долго плакал в подушку. А потом пришли автобусы, детей рассадили в них и Максим, с жадностью смотревший в окно, увидел Найду. Она сидела у своей будки и смотрела на отъезжающие автобусы. На следующий год Найды в лагере не было, сторож не знал, куда она делась, сказал, что зимой здесь голодно и холодно и, наверное, собака ушла куда-нибудь поближе к людям.

– – —

Максим дёрнулся и открыл глаза. Ненадолго его заторможенный взгляд остановился на Лане, омертвело стоявшей у окна. Она так и стояла с тех пор, как он отключился, остолбенело глядя в него, словно за ним развёртывалось захватывающее воображение действо.

Куски видения жили в голове Максима, вводили его в тоскливое состояние, – такой «фильм» ещё никогда не приходил к нему. Внутри него жил сейчас тягостный осадок и ощущение чего-то безвозвратно потерянного, нужного и чистого.

Пробормотав: «И Найда давно умерла, и малыш Максюта умер с ней», он прихватив сигареты и пачку сока, прошёл в свою комнату. Лана не обернулась.

Максим спал в гостиной с дорогой и дефицитной мебелью, модной в восьмидесятые годы. Здесь стояла, громоздкая и изрядно побитая румынская мебельная стенка с баром, сервантом, книжным и платяным шкафом. На пустых стеклянных полках посудного шкафа лежал толстый слой пыли, на внутреннем зеркале кто-то вывел пальцем «Help me!» Гарнитур из двух кожаных кресел белой кожи с прожжёнными дырами от сигарет на подлокотниках и просевшего кожаного дивана говорил о неплохих финансовых возможностях хозяев квартиры во времена развитого социализма.

Диван с ночи оставался раскрытым: на нём лежали две смятые подушки и скомканное одеяло. Рядом с диваном стоял торшер на длинной ноге и табурет, на нём пепельница с окурками. «Надо Лану всё же вздрючить, чтобы постирала простыни и прибралась», – укладываясь на диван, пробормотал Максим.

Он закурил, и стал просматривать книги, прихваченные им с почтового ящика. Книги были разные, никакой схемы в их подборе не было. Быстро пролистав очередную книгу, Максим бросал её на пол. На пол полетели «Одиссея капитана Блата», «В окопах Сталинграда», «Справочник электротехника», «Бухгалтерский учёт», «Воспоминания о Ленине», «Камасутра для чайников». Осталась одна книга – «Приключения Робинзона Крузо».

Максим в детстве видел старый советский фильм, помнил только то, что Робинзон Крузо жил на необитаемом острове и выжил. Он просмотрел иллюстрации, удобно устроился и закурил. Вначале ему читалось тяжело, даже было желание отставить книгу, но уже страниц через пятнадцать он заворожено погрузился в чтение. Не глядя, доставая из пачки очередную сигарету, и также не глядя, туша её в пепельнице, иногда и мимо, об табурет, он проглатывал страницу за страницей.