Его окружили, с ним заговорили, подкладывали еду — не на тарелку, нет, на заботливо расстеленную газету, и он всё хотел спросить — откуда такие газеты, на которые можно класть еду?

А потом внезапно почувствовал, что кто-то прикасается к его голове — легко, словно птица крылом. Обернулся. Та самая старушка в вышитом полушубке гладила его по голове пучком из соколиных перьев и смотрела с той нежностью, с какой умеют смотреть только старики — то ли сожалея о своей прошедшей молодости, то ли желая хорошей молодости другим.

— И вот так вы каждый месяц собираетесь у костра? — поинтересовался Альберт, желая поддержать разговор, да и вспомнив вопрос сумасшедшей девчонки с белым игрушечным медведем.

И тут же отозвался чей-то дребезжащий, но весёлый голос:

— Когда есть чего пожрать — то и почаще можно!

Все рассмеялись, и Альберт смеялся вместе со всеми. Он давно не чувствовал себя настолько хорошо и настолько на своём месте.

Сероглазая девушка сидела напротив. Не улыбалась, не завлекала, но смотрела тепло — как на своего. Оказывается, и этого ему тоже давно не хватало...

Ему вспомнились слова дяди Фрэнка, и как рукой сняло вязкую апатию, не покидавшею его последние несколько дней. Раз уж он здесь, почему бы не задать вопросы, на которые у него самого нет пока ответов. Альберт решился.

— У меня знакомая ищет сестру. Та попала в школу-интернат, и..

«Да принеси солонку уже!».

«Дровишек подкиньте!».

«... не лучший день для пикника... ».

Слова Альберта утонули в праздничном гуле.

Так он думал. Но ошибся.

— А твои родители разве не были в этих школах? — неожиданно услышал он. — Все же там были...

Это была та самая старейшина со связкой соколиных перьев. Прикоснулась к нему, полузакрыв глаза. Все вокруг замолчали, взгляды были обращены на Альберта, и тот, смущенно и торопливо озираясь, проглотил недожеванный кусок колбасы.

— Какой же ты сильный. В тебе наша сила... Хочешь испытать её?

Альберту не хотелось ничего испытывать.

Но кто-то сказал: «Мать, расскажи ему! Наши дети должны знать настоящие истории».

9. Глава 9

Огонь в жаровне уже никто не подкармливал щепками, но искры, раздуваемые ветром, то и дело проскакивали по углям — и задремавшее пламя внезапно вспыхивало дрожащими языками.

Лицо старейшины, покрытое глубокими морщинами, не выражало ничего, кроме того особого спокойствия, которое приходит ко многое пережившим людям, но голос её выдавал скрываемое волнение.

— ...всё, что она сказала мне: «Веди себя хорошо. Будь послушной девочкой». Никаких надежд у неё не было, но она даже подумать не могла, что случится со мной. Я помню, как мама плакала, когда получила письмо. Помню, как собирала меня в дорогу. Я сидела в железной ванне, а она расчёсывала мои волосы. Потом принесла выглаженное белое платье и приколола маргаритку к косе. Я оделась и увидела, как к дому подъезжает автомобиль. Меня усадили на заднее сидение, мама поцеловала меня, и это был последний раз, когда я её видела.

Я не понимала, что происходит, всё казалось приключением. Я еду в настоящую школу, в другой город, познакомлюсь с другими детьми, найду много друзей. Меня привезли на вокзал, посадили в поезд, и там действительно было много детей. Мы играли и бегали по вагонам. И я думала, что поезд вот-вот остановится. Но он не останавливался. Увозил нас все дальше и дальше, и когда наступила ночь, мне стало страшно.

Утром поезд все-таки остановился, и в вагон зашли люди... Женщины. Они начали спрашивать наши имена, и когда пришел мой черед, одна из них взяла меня за руку и повела за собой. Они что-то говорили, но я ничего не понимала.