Уже на подходе к системе туннелей, стоявший на её охране взвод ДШБ распределял очередность прохождения по нему между ракетной бригадой и нашим полком. Мешать одну броневую технику с другой было неразумно. Хотя мы и представляли собой единую армию оккупантов-интернационалистов, но разные командиры могли отдавать разные приказы, что и привело к трагедии, оборвавшей жизни почти взводу солдат и офицеров Советской Армии.

Так как десантуре было по большому счету все равно кого пускать, они и открыли ставни ада для обоих подразделений, и что самое интересное, не понеся никакой ответственности за погибших в угарном газе. На боевые потери списывали жизни и технику. Жестокое существование и трусость. Вшей и болезни, затронувшие рядовой состав. А также глупые приказы, раскрывающие слабость тактической выучки всех командиров, от ротного звена, до полкового. А также неумелое командование в бою, что являлось практическим предательством интересов вооруженных сил.

Моторы надрывались из последних сил, таща к вершине броню, в которой устроились советские солдаты, увешанные оружием по самое «не могу». Высота за 4.000 метров, дыхание становилось рваным, как брезент ГАЗ-66, в его кузове устроились партизаны, навалив на себя матрацы, согреваясь лишь своим дыханием. Они вообще обладали талантом выживать в самых критических условиях жизни. Температура приближалась к минус 30 по Цельсию, отчего печки в кабинах работали на полную мощь. Но все равно мерзли.

Мне достался тягач ГАЗ-66 без лобового стекла, которое я расстрелял, целясь в басмача на севере страны. Прикрытый фанерой, обернутой в солдатское одеяло, все равно сквозь щели проникал мороз, не позволяя даже на миг закрыть глаза.

Минус тридцать. Дыхание превращалось в изморозь за десять сантиметров от рта и падала на колени умирающими надеждами. Никогда больше так мерзнуть мне не приходилось. От него мысли переставали вырабатываться, превращая мозг в ненужную часть головы, не согреваемую даже зимней шапкой с завязанными ушами. Всё чаще попадались заглохшие машины, БМП и БТР, водители которых копались в моторах голыми руками, обмораживая пальцы. Некоторые работали, сбросив ватники, в свете ручных фонарей, по локоть в бензине.

Респект и уважуха вам, как сказали-бы сейчас молодые парнишки, не нюхавшие пороха. Честь и слава, поправили-бы их те, кто прошёл этот скорбный путь.

Честь и слава!

Черный асфальт змеёй полз вверх, заползая в нутро тоннелей. По нему шла сильнейшая армия в мире, пугая афганцев своей мощью. Но те почему-то не боялись. И это было странно.

Постоянно останавливаясь, как это делают альпинисты в горах при штурме высоты, мы упорно ползли вверх, преодолевая Гиндукуш по Салангу. Отставшие машины никто не ждал – есть техническая поддержка в лице майора Китова – зампотеха батальона. Заглохшие автомобили он или брал на буксир, или помогал с ремонтом, в основном советами. Но при марше и этого было достаточно. При всей моей нелюбви к этому человеку, могу сказать лишь слова благодарности его мужеству при преодолении Саланга.

Где-то на высоте за 4.200 метров, если судить по карте, на которую мне постоянно приходилось посматривать, в очередном окне остановка было особенно долгой. Батарея вперемежку с БМП-1 старшего лейтенанта Заколодяжного застыла на шоссе между двумя тоннелями. В колонну боевых машин затесался кунг прапорщика Кикилева – начальника продовольствия батальона, забитый продовольствием. Двигатели не выключали, так как завести их по новой, было практически нереально. Даже с толкача. Уж больно сильно был разрежен воздух.