* * *

Следующая усадьба неприглядна и мрачна. Она тоже была собственностью Голицыных, однако в 1790 году усадьбу приобрело семейство Вяземских. Их сын, Петр Андреевич (кстати, друг Пушкина), писал: «Родительский дом не отличался ни внешней пышностью, ни лакомыми пиршествами… князь Лобанов говорил мне долго по кончине отца моего: „…Уж, конечно, не роскошью зазывал он всю Москву, должно признаться, что кормил он нас за ужином довольно плохо, а когда хотел похвастаться искусством повара своего, то бывало еще хуже“».

Скорее всего, гостей привлекал Николай Карамзин, который в самом начале прошлого столетия женился на сестре Петра Андреевича. Об этой девушке остались следующие воспоминания: «Она была бела, холодна, прекрасна, как статуя древности. Душевный жар, скрытый под этой мраморной оболочкой, мог узнать я только позже». Правда, эти мемуары оставил вовсе не Карамзин, а Вигель.

Зато, когда подрос Петр Андреевич, он сам сделался главной достопримечательностью дома. Этот оригинал оставил свой автопортрет: «У меня маленькие и серые глаза, вздернутый нос… Как бы в вознаграждение за маленький размер этих двух частей моего лица мой рот, щеки и уши очень велики. Что касается до остального тела, то я – ни Эзоп, ни Аполлон Бельведерский. У меня чувствительное сердце, и я благодарю за него Всевышнего!.. У меня воображение горячее, быстро воспламеняющееся, восторженное, никогда не остающееся спокойным. Я очень люблю изучение некоторых предметов, в особенности поэзии… Я не глуп, но мой ум очень забавен».

Впрочем, еще забавнее был Пушкин, когда навещал своего друга на Волхонке. Историограф Петр Бартенев доносил: «Княгиня Вяземская говорит, что Пушкин был у них в доме как сын. Иногда, не заставая их дома, он уляжется на большой скамейке перед камином и дожидается их возвращения или возится с молодым князем Павлом. Раз княгиня застала, как они барахтались и плевали друг в друга».

Неудивительно – ведь Александр Сергеевич был моложе друга Вяземского на семь лет.

В скором времени это владение купили господа Тутолмины, затем тут обитали Долгорукие, и к концу прошлого столетия оно, как и не менее достойные соседи, утеряло старое дворянское очарование и стало сдаваться внаем. Правда, и ему везло на съемщиков. Тут, к примеру, проживал Валентин Серов, и дочь его с восторгом вспоминала: «Квартира… была выстроена по старинному образцу, в три этажа. Внизу – парадное и кухня, на втором этаже – комнаты для взрослых, на третьем, в мезонине – комнаты для детей… Окна выходили в огромный долгоруковский сад. В этом саду было много птиц, в особенности ворон, которых папа так любил и которых он мог наблюдать и зарисовывать бесконечное количество раз… Папа стоял у окна и внимательно, я бы сказала – любовно, наблюдал за ними. Работал папа у себя в кабинете. Мастерской у него не было…

Там, где теперь Музей изящных искусств имени Пушкина, находился плац, на котором проезжали верховых лошадей, и мы детьми залезали на деревья и часами наблюдали это зрелище».

Проживал тут и другой художник, Николай Мартынов (у него брали уроки живописи будущие издатели братья Сабашниковы). Впрочем, его квартира была известна не столько творческими встречами, сколько жареными пирожками с гречневой кашей, луком и грибами, которые готовила его супруга.

После революции значимость этого дворца повысилась многократно. Здесь, например, обосновалось УЛИСО – Управление личного состава флота. В УЛИСО служила знаменитая Лариса Рейснер. Тут же она и проживала.

Сохранилось описание обиталища этой писательницы-революционерки, оставленное Львом Никулиным: «Один угол комнаты со стенами чуть не метровой толщины занимала канцелярия флаг-секретаря комфлота, в других углах на столах и диванах лежали трофеи – сигареты, английские консервы, оружие, любительские фронтовые фотографии. На одной был изображен весь обвешанный оружием чернобородый человек в каракулевой папахе – вождь партизан Кучек-хан; помнятся еще фотоснимки, запечатлевшие вооруженные пароходы флотилии – миноносец „Карл Либкнехт“, яхту комфлота „Межень“ с пробоиной от снаряда, отряд моряков в строю, опять моряки в живописных позах, группой у пулемета и даже верхом».