В гостиной части стоял диван, низкий столик, стулья, здесь же были полки с книгами, старинными безделушками, стеллажи для картин. В рабочей все предметы подбирались строго по функциональному предназначению: мольберт в центре, этюдники, стеллажи с красками, кистями, бумагой, подиум, картины на стенах и на полу.

– Пойдем, что-то покажу. – Нила потянула за руку Лысенко в свое ателье.

Он поднялся с дивана и прошел за ней на другую половину. Она подвела его к мольберту и сняла покрывало.

Возникла картина. Над горным ущельем возносились горящие кометы с человеческими лицами. И все, изображенное на холсте, – горы, ручей, люди – было завязано в единый композиционный узел, представляющий то ли костер, то ли ритуальный факел, то ли пламя свечи пред ликом Господа.

– Что это? – Спросил Лысенко.

– Моя молитва за тебя, милый. – Нила прижалась к Лысенко.

– Но у нас тогда не было другого выхода. Это был единственный спасительный выход.

– Не надо. Я много раз слышала эту историю. – Нила опустилась на пол перед картиной. – У вас не было выхода. Душманы завалили ущелье. И тогда ты придумал спустить бензин вниз на дорогу. Несколько машин бензина. И поджечь. Ущелье было узкое. Они все сгорели…

– Это была война. – Лысенко опустился на пол рядом с ней.

– Да, это была война. Мне страшно за тебя.

– Все давно позади. – Он обнял ее за плечи.

– Такое неподвластно времени. – Она уткнулась лицом ему в шею. Расплакалась. – Я боюсь за тебя… За себя… За всех нас…

– Ну, что ты, что ты. Успокойся. – Он погладил ее по голове.

– Как ты… не понимаешь, – всхлипнула она. – Дело не в нас… В проклятии… искривленном сознании… силах зла…

– Давай уедем отсюда.

– Куда? – Она вытерла нос, промокнула ладонью глаза.

– Все равно: в Америку, в Германию, во Францию…

– А кто нас там ждет?

– У тебя будет нормальная мастерская, краски, успех.

– Чтобы получить эту конуру, знаешь» сколько лет пришлось вкалывать?

– Там ты не будешь об этом думать.

– Почему?

– Это будут мои заботы. Скажи: поедешь со мной?

– Боже, что ты задумал?

– Ты меня любишь?

– Зачем спрашиваешь? Разве ты не знаешь?

– У меня никого нет, кроме тебя. – Лысенко поцеловал ее в шею. Потянулся к губам, но она уклонилась, и это еще больше разожгло его. – Я хочу тебя! Всегда!

– Ты совсем с ума сошел!

Но он уже не слушал ее. Опрокинул на пол и стал лихорадочно расстегивать пуговицы, крючки, тесемки.

В ста метрах от кооперативного кафе «Виктория» стояли «Жигули» старшего лейтенанта Мамонтова.

Павлик сидел на месте водителя и делал вид, что читает газету, а на самом деле внимательно слушал через наушник происходящий в кафе разговор.

Доносились голоса:

– В этом месяце полиэфир идет песочного и коричневого цвета.

– Сколько?

– Могут поставить восемьдесят тонн.

– Взамен?

– Просят бензин А-76.

– Шестьдесят тонн выделит Севка.

– Константин Петрович! Побойся бога, я еще к делам не успел приступить.

– Ничего. Раньше сядешь – раньше выйдешь! – Под общий смех произнес голос невидимого «дирижера».

В окно автомобиля постучали. Павлик отложил газету и увидел милиционера с бляхой автоинспектора на мундире.

– Инспектор ГАИ сержант Свистунов! – Представился милиционер. – Здесь стоянка запрещена! Па-апрошу документы!

Павлик поманил его к себе. Когда инспектор наклонился, сказал:

– Пошел вон!

– Не понял! Выпимши? Па-апрошу выйти из машины! – Милиционер распахнул дверцу машины.

Павлик сунул ему под нос служебное удостоверение:

– Чтобы я тебя больше не видел! Двадцать секунд на размышление!

Ознакомившись с удостоверением, милиционер захлопнул дверцу:

– Двадцать секунд! Мысль движется со скоростью света!