Через несколько минут вошёл подмастерье с тремя тарелками. Он торопливо составил их на стол, стараясь не глядеть в сторону работниц и ничего не уронить. «Да он монах – носит капюшон и рясу. Только вот подпоясан широким ремнём. Странно, из какого же он ордена? – цепкий взгляд Клавдии скользнул по тёмной фигуре, зацепив и лицо. – Совсем молодой человек. Не уродливый, как вчера показалось, но в глазах какая-то грусть или… смирение. Конечно, смирение».

Еда снова была неожиданно приятной на вкус и почему-то разной у всех. На тарелке у Клементины лежало яйцо, сваренное без скорлупы, у Томасин – белое птичье мясо и краюха серого хлеба. Новоприбывшей же досталась горка каши с масляным жёлтым пятнышком.

Ели все не садясь; видимо, времени на сборы всегда было мало.

– Что-то вид у тебя ещё более помятый, чем вчера, – покосилась Клеманс.

– Я не сомкнула глаз, – Клавдия покачала головой. – Этот людоед за стеной гремел стеклом.

– Кто людоед? Каспар?! – редкие брови Томы поднялись на лоб.

– Если бы мне сказали, что он питается человечиной, я бы не удивилась, но это был бы самый кроткий и безобидный во всём свете людоед, – проговорила Клеманс.

– Да если бы не Кас, мы бы так и ходили под мейстером, ели бы один капустный суп. От такой кормёжки мои прелести чуть не сошли на нет!

За окном залаяли собаки. Кто-то крикнул на них. Женщины побросали тарелки и ринулись к выходу. На бегу Клавдии удалось завязать фартук, а уже на улице она справилась с ремешками маски. Привычка переделывать причёску по нескольку раз за день, иногда вслепую, пригодилась.

Все работники собрались у дверей лекарни. Мужчин было пятеро, каждый стоял с деревянным шестом. Возглавлявший их Каспар выглядел в наморднике до крайности зловеще. «Если к тебе приходит такой врач, лучше сразу распорядиться о похоронах» – Клавдия вспомнила о напомаженных придворных эскулапах, у которых вечно сыпалась пудра с париков. Лечение на водах они считали панацеей.

Внезапно разговоры смолкли, воцарилась напряжённая тишина, все переглянулись, Каспар кивнул и стали хором читать псалом.

– Господь препоясал меня силою. И дал мне в руки меч, чтобы я разил им врага. Ты дал мне щит спасения Твоего, и десница Твоя поддерживает меня, и милость Твоя возвеличивает меня.

Погружённые в молитву выглядели пугающе, почти патетически, словно приверженцы мистического культа во время ритуала. Простые и грубые лица стали отрешёнными. Это явно и был ритуал.

– Ты обратил ко мне тыл врагов моих, и я истребляю ненавидящих меня: они вопиют, но нет спасающего; ко Господу, – но Он не внемлет им; я рассеваю их, как прах пред лицом ветра, как уличную грязь попираю их.

«О чём это они? Кого они идут разить с одними палками?»

Каспар сделал пару шагов назад и блуждающий взгляд графини утратил его из виду. Прикосновение к позвонкам шеи было внезапным, но осторожным. Он развязывал красную ленту. Наклонившись к её уху, произнёс:

– Впредь не носите ничего такого. Сейчас сядете в телегу. Когда приедем – пойдёте с Томой и Клеманс, они будут собирать вещи, выносить и сжигать. Всё очень просто. Если повезёт, управимся до конца дня и сможем зажечь серу. В худшем случае придётся доделывать завтра и жалование поступит позже.

К ночлежке ехали на двух телегах. В этом не было острой нужды, здание располагалось совсем близко, но тела мертвецов требовалось после ревизии увезти на кладбище. Вид притона заставил Клавдию, измождённую тряской, совсем пасть духом. Когда-то это была тюрьма или склад, а теперь чёрные от копоти рты окон безмолвно вопили о том, что внутри недавно буйствовали ужас, бессилие и агония и, натешившись, оставили жуткие следы своего пиршества. Полуоткрытая, словно веко мертвеца, дверь звала в засасывающую черноту. Каспар вошёл первым, за ним потянулись женщины. Перед входом лежал коврик, сотканный из ветоши, он напитался грязью и сливался с тёмным каменным полом, напоминая о себе только мягкостью под подошвами. В гулком помещении не было стен, лишь обрывки мешковины, сшитые меж собой, служили подобием перегородок. Костры для обогрева и кормёжки жгли прямо на полу, дым выходил в дыры на крыше. Одни пережидали таким образом лихие времена, а другие жили целыми поколениями, умудряясь заводить детей. Остатки этой жизни напоминали о себе разбросанными тряпичными куколками, рисунками углём на стенах, но теперь только топот крысиных стай тревожил посмертную тишину убежища.