Брам смотрел на своего отца, сына неграмотных родителей, блестящего биохимика, получившего двадцать один год назад Нобелевскую премию из рук шведского короля. Тридцать три года он был сыном Хартога, но только сейчас впервые ощутил главные составляющие его характера: непреклонность, силу и упорство.

– Чудесно, что ты придумал это, папа. Конечно, у меня появится куча забот, но… («Что – “но”? – подумал он, – нет никакого “но”».) – Ты придумал замечательный подарок.

– Да? Мне приятно, что ты понял. Именно это я имел в виду.

Нобелевский лауреат перевел взгляд с песика на сына, и Брам увидел, как в глазах его блеснули слезы. В последний раз он видел отца плачущим, когда они хоронили маму, за три месяца до вручения премии в Стокгольме.

Брам вскочил, повинуясь какому-то импульсу, и обнял отца. Прежде он никогда не позволял себе этого, у них были другие отношения.

– Ладно, ладно, – сказал отец, и Брам сразу разжал руки. – Смотри не наступи на него. Еще кофе?

– Давай. А потом я поеду.

Только теперь он мог бы по-настоящему сблизиться с Хартогом, теперь, когда почувствовал, как они похожи друг на друга, и именно теперь он должен уехать. А отец – останется. Как можно оставить Хартога со спокойным сердцем в этой квартире, похожей на контору? Хартогу уже семьдесят три, он может в любой момент заболеть и даже умереть. Он должен предложить отцу уехать из Израиля в Принстон и поселиться там с ними. Рахель. Надо сегодня же сказать ей об этом. Они должны взять Хартога с собой.

Песик побежал на кухню, вслед за Хартогом.

– Я купил для Хендрикуса специальную сумку! – крикнул тот. – Он сможет путешествовать в ней всю жизнь, вряд ли он сильно вырастет.

Брам, садясь обратно в кресло, отозвался:

– Ты собирался обсудить со мной три вопроса!

– Думаешь, я разучился считать? Ешь пока круассан!

Брам поглядел на круассан и подумал, что, пожалуй, стоит съесть его, чтобы потом не тратить время на ланч.

– Я получил телеграмму от Джеффери Розена, – крикнул Хартог. – Кто в наше время посылает телеграммы? Никто. Один Розен. Он находит это classy[17]. В будущем году мне исполняется семьдесят пять, и он хочет что-то устроить. Мне пока что и семьдесят четыре не исполнилось, а он уже вовсю готовится к будущему году. Как ты думаешь, что он собрался организовать?

Розен был американским миллиардером, с давних пор поддерживавшим многомиллионными вкладами лабораторию Хартога, потому что лекарства, созданные в его лаборатории, когда-то спасли жизнь дочери Розена.

– Вечеринку с огромным тортом, в который он воткнет семьдесят пять свечек?

– Не без этого, – откликнулся Хартог, входя в комнату в сопровождении Хендрикуса с новой чашкой кофе для Брама.

Не было нужды спрашивать отца, почему он не сварил кофе и себе. Хартог выпивал с утра ровно три чашки кофе, все три – до девяти часов. Брам принял от него чашку и взглянул на отца поверх нее. Хартог усаживался в кресло: повеселевший, спокойный.

– Он пригласил для меня Бостонский Филармонический. «Не хочешь ли прилететь на концерт?» Для меня, слышишь? А после концерта – большой обед. А теперь попробуй подсчитать, сколько будет стоить только оркестр, а?

– Сто тысяч долларов, – ответил Брам. Он специально занизил сумму, чтобы дать отцу возможность удивить себя.

– Умножь на пять. Пятьсот тысяч. Что с ним делать – ума не приложу.

– Лучше бы добавил денег лаборатории.

– Уже сказал, что добавит. И что мне теперь делать?

– Пусть все идет, как идет. – Брам улыбнулся. – Кто еще может похвастаться тем, что в день рождения для него лично играл Бостонский Филармонический?

– Ну вот. Я позвонил Джеффери и сказал, что я – в восторге. Так что в будущем году сэкономлю на дне рождения.