Я считаю, что нам следует занять позицию, которая бы не тяготела к «воле управлять», но и не противопоставляла себя практике управления. Управление, особенно управление государством, не ведет к утопии, несмотря на тот факт, что это фундаментально утопическое предприятие. Чего бы оно ни достигло, эти достижения не будут глобальной эмансипацией; какими бы ни были его недостатки, мы никогда не избавимся от них. Даже те практики управления, цель которых – эмансипация определенной группы, могут привести к намеренному или ненамеренному господству других групп, или даже требовать этого. Все организованное социальное существование, включая все практики свободы, предполагает различные формы «руководства поведением». Многие из этих форм «руководства поведением» потребуют относительно устойчивых, закрепленных, необратимых и иерархических отношений власти, которые Фуко в более поздних работах назвал «состояниями господства» (Foucault 1988a; Фуко 2006: 241–270).

Следствие отказа от всех глобальных или радикальных позиций по отношению к управлению – подозрение к любому общему принципу, посредством которого можно бы было рационализировать или реформировать управление. Поэтому одна из проблем использования языка господства и эмансипации состоит в том, что такие понятия часто предполагают нормативную рамку. Она во многом наследуется от некоторых форм критической теории и философских концепций автономной личности, в которых анализ направлен на идентификацию форм господства, которые будут препятствиями для эмансипации или реализации возможностей людей. Основная проблема здесь заключается в допущении, что человеческие субъекты и реализуемая ими свобода находятся вне отношений власти и форм господства. Напротив, аналитика управления, опираясь на наследие Фуко, показывает, как в режимах управления формируются способности и качества субъектов и те типы свободы, которые они делают возможными. Такие режимы управления будут включать в себя иерархические, необратимые, закрепленные и устойчивые отношения, то есть в терминах Фуко «состояния господства».

Различие между открытыми, мобильными и обратимыми отношениями власти и теми, которые таковыми не являются, это полезный аналитический и дескриптивный инструмент. Однако в той мере, в какой аналитика управления избегает глобальных или радикальных проектов, нельзя использовать такое разграничение для построения общей нормативной позиции. Поэтому нам следует проявить осторожность в использовании этого различия ради общей критики господства. Следует отказаться от формулировок, предполагающих, что задача аналитической работы – провести различие между хорошими или легитимными формами управления и плохими или нелегитимными, или же определить, что хорошо в режимах управления, а что плохо. К сожалению, Фуко занимает такую позицию в своих последних интервью, говоря, что нам следует учиться отправлять власть «с минимумом господства» (См. особенно Foucault 1988a; Фуко 2006: 241–270)[60]. Господство здесь отождествляется с состояниями, в которых «отношения власти – вместо того чтобы быть подвижными и позволять различным партнерам стратегии, видоизменяющие эти отношения, – оказываются заблокированными или обездвиженными <…> при таком состоянии практик освобождения не существует, они существуют лишь односторонне или являются чрезвычайно узкими и ограниченными» (Foucault 1988a: 3; Фуко 2006: 244). Сложно не относиться скептически к соседству господства и свободы в такой формулировке, учитывая, что Фуко настаивал на том, что субъекты мириадами способов формируются посредством реализации власти и таких форм господства как дисциплина (Hindess 1996: 154). Мой тезис состоит в том, что превращение оппозиции между господством и свободой в свойство властных отношений или режимов управления не избавляет эту оппозицию от ее риторических функций и возможности использовать ее для «экстремистского разоблачения власти» (Pasquino 1993: 79).