Большая часть этой книги посвящена практикам, связанным с руководством поведением других, а не руководством собственным поведением. Так, я буду обсуждать «практики управления» в более узком смысле, чем подразумевает «руководство поведением». Я буду затрагивать «практики себя» только в той мере, в какой они используются в программах и рациональностях управления, в частности управления государством. Вследствие этого останется в стороне относительная независимость практик себя по отношению к практикам управления другими или государством. Одним из следствий признания этой самостоятельности этического по отношению к политическому, практик себя по отношению к практикам власти, является то, что практики себя могут быть не только инструментами достижения политических, социальных и экономических целей, но и средствами сопротивления другим формам управления (ср. Krinks 1998).

Фуко размышляет о том, что эти практики и техники себя иногда могут выступать как часть «обширного семейства того, что можно назвать контрповедениями» (Foucault 2007: 202; Фуко 2011: 268 [перевод изменен. – Примеч. пер.]). Такие «контрповедения» могут приниматься на вооружение движениями, стремящимися к «другому руководству <…> чтобы их вели по-другому, другие поводыри [conducteurs] <…> к другим целям <…> с помощью других процедур и методов» (Foucault 2007: 194–195; Фуко 2011: 260, здесь и далее квадратные скобки добавлены нами. – Примеч. пер.). Это необязательно контрдвижения, но их отличает озабоченность тем, как нами руководят, и потому их можно отличить от восстаний против государственной суверенности и экономической эксплуатации, какую бы значительную роль они не играли в них. В качестве примера Фуко приводил средневековые движения, возникавшие вокруг женщин-пророков – они оспаривали статус женщин в религиозном и гражданском обществе и использовали различные мистические, аскетические и экономические практики (Foucault 2007: 196–197; Фуко 2011: 262–263). Другой пример – тайные общества вроде вольных каменщиков. Их можно рассматривать как движения, чье контрповедение стремится не атаковать или ниспровергать, а влиять на общество, частью которого они являются. Такие проблемы, как противостояние войне или потребление продуктов животного происхождения, связаны с контрповедением отказа от несения военной службы по религиозным и иным убеждениям и контрповедением вегетарианства. Фуко определяет поле «контрповедений» как один из элементов поля руководства поведением. Однако я бы хотел указать на то, что управления и свобода связаны в более широком смысле.

Если управление так связано с этикой, то это влечет за собой вопрос о свободе. Управление как «руководство поведением» подразумевает идею, что управляемый, по меньшей мере, в каком-то минимальном смысле является актором и потому местом свободы (locus of freedom). Управление – это деятельность, формирующая пространство действия и тем самым стремящаяся формировать свободу. Однако хотя управление и формирует свободу, оно не конституирует ее. Управляемые свободны, поскольку они – акторы, то есть они способны по-разному мыслить и действовать, причем иногда непредсказуемо для власти. Управление предполагает существование субъектов, которые свободны в качестве живущих и мыслящих существ, наделенных телом и умственными способностями (ср. Patton 1998).

Управление как «руководство поведением» подразумевает человеческих существ, способных действовать. Это ясно по тем случаям современного либерального управления, когда управляемые должны уполномочиваться (empowered) экспертизой или обязаны вести себя как потребители на рынке. Обратимся, однако, к явным контрпримерам и предельным ситуациям: преступник, осужденный на смерть, и женщина, подвергаемая пыткам по политическим причинам (пример Реджали (Rejali 1994)). Конечно, можно возразить, что судьба их имеет мало общего с формированием свободы. С приговоренным обращаются особым образом: предлагают последнюю трапезу, религиозные ритуалы и причащение. Его казнят определенным способом, будь то расстрел, электрический стул или смертельная инъекция. В некоторых государствах он даже может выбрать способ казни. После казни от его тела и личных вещей тем или иным способом избавляются. Вплоть до момента смерти он субъект, подлежащий управлению, но также и заключенный, подлежащий убийству. Его смерть – не просто вмешательство в его жизнь предельной формы насилия; с ней связаны определенные формы мышления, дискуссий и расчетов по поводу его поступков и реакций, включая знание его живого тела, предоставляемое медициной, психиатрией и т. д. После смерти остается только тело, от которого следует избавиться в соответствии с определенными ритуалами, практиками и верованиями. При этом даже похороны или кремация тоже влекут за собой более или менее просчитанный набор действий. Впрочем, после смерти заключенного власти прекращают управлять его поведением, но продолжают управлять поведением его семьи и друзей, групп борьбы против смертной казни и даже широкой публики, медиа, тюремных надзирателей и заключенных, гробовщиков и т. д. До казни они управляют его телом, поскольку, даже будучи заключенным в камеру, оно остается носителем рудиментарной свободы, формируемым правовыми и политическими дискурсами о правах, религиозных убеждениях и определенных формах знания и экспертизы. В смерти приговоренный может совершить свой последний поступок. Выбирая расстрел, а не смертельную инъекцию, он может попытаться продемонстрировать общественности жестокость смертной казни. Однако после смерти он не может действовать, поскольку больше не может совершить ничего, что повлияло бы на действия других. В этом смысле управлять значит структурировать поле возможных действий, воздействовать на свои или чужие способности к действию. Смертная казнь подразумевает простое жестокое и суверенное насилие (запланированное убийство человека) и рудиментарные формы физического господства (цепи, кандалы, камеры). Но это и форма управления в той мере, в какой она требует развертывания форм знания и экспертизы, рассчитанных действий и координации поведения акторов, которые свободны, так как могут действовать иначе.