Продемонстрировав многообразие неолиберализма и развитого либерализма, я предположил, что неолиберализм существовал внутри поля современных рациональностей, но не исчерпывал их. Так, популизм, коммунитаризм и нечто, названное мной «неоконсерватизм», глубоко вплетены как в критические атаки на государство всеобщего благоденствия, так и в желание реимплантировать добродетели, связанные с правильно функционирующим гражданским обществом и спонтанными порядками (по выражению Хайека) рынков, моральных систем, языка и закона. В своем подходе к развитому либерализму как режиму управления я еще раз подчеркнул аспект множественности и допустил возможность того, что для некоторых социальных групп он введет принуждающее и патерналистское обращение, а не управление посредством свободы. Когда я заканчивал эту книгу в конце 1998 года, еще не было понятно, что в последующее десятилетие неоконсерватизм станет основным выражением программной политической философии на национальном уровне в США. Не было ясно также, насколько радикально в «реформу социального обеспечения» окажется встроен неопатерналистский принцип принуждения к работе. То, что разработанная мной тогда концептуальная конструкция допускала оба эти события, подчеркивает важность тщательного уточнения границ понятий, работы с отдельными режимами практик и чуткости к обширному полю, порождающему программы управления. Тем не менее вскоре стало ясно, что связь между неолиберализмом и неоконсерватизмом была гораздо сложнее, чем я мог себе тогда представить, и что в обществах развитого либерализма неопатерналистские – и даже суверенные принудительные – инструменты станут более весомой частью управления населением. Этим проблема посвящена другая моя работа (Dean 2007).

В настоящей книге более широкий концептуальный и теоретический контекст открывается обстоятельным разбором теории общества риска Ульриха Бека (Beck 1992b; Бек 2000). Работая с литературой о правительности, посвященной риску, я обращал внимание (еще раз) на множественность рациональностей, технологий и режимов риска. Вместе с тем я использовал эту литературу еще и для того, чтобы доказать значимость риска и избежать вписывания этой множественности в реалистический нарратив современного общества. Кроме того, я утверждал, что верно понятый риск является компонентом «рефлексивного управления» (понятие, позаимствованное мной у Саманты Ашенден (Ashenden 1996)). В нем более ранние формы управления, включая управление собой, становятся средствами, с помощью которых программы управления пытаются управлять рисками. Я предположил, что эта новая траектория появилась параллельно с тем, что Фуко назвал «внедрением правительности в государство» (governmentalization of state), и была тесно с ним связана: своего рода «внедрение правительности в управление». Отдельные связи риска и авторитарного и либерального управления им в XX веке, а также тройные серии управления «людьми и вещами», процессами и механизмами управления, подсказали организацию некоторых тем из этой книги. Конечно, ясности часто приходится достигать ценой упрощения.

Помимо того что эта книга функционирует как текст и обзор, ее можно охарактеризовать при помощи следующих пяти особенностей. Во-первых, это компактная и связная экспозиция фрагментов о правительности – «аналитика правительности», опирающаяся на широкую палитру интеллектуальных и критических ресурсов Фуко и других авторов.

Во-вторых, в этой книге я попытался сохранить и прояснить критический этос и характер этого исследования правительности. В-третьих, возникновение правительности было помещено в пространство интеллектуальных и политических условий, которые конституировали ее настоящее. Таким образом, поднимался вопрос о нашем собственном настоящем. В-четвертых, понятия «управление» и «правительность» были помещены здесь в более широкое концептуальное поле властных отношений (включая отношения суверенитета и биополитики) и генеалогии, ориентирами которой были пасторская власть, государственные интересы (reasons of state) и полиция. В-пятых, в этой книге я стремился охватить множественность способов управления в современных либеральных обществах, дабы подчеркнуть пределы применимости потенциально превращаемых в идеальные типы категорий вроде неолиберализма и развитого либерализма и предложить полиморфную область, по отношению к которой они были бы лишь частью. Эта область включает в себя авторитарные и деспотические практики в государствах развитого либерализма и нелиберальные типы рациональности управления, включая неоконсерватизм и патернализм. Все они, разумеется, были второстепенны, но определили ту направленность, благодаря которой эта книга обрела собственное место в литературе и смогла претендовать на нечто большее, чем всего лишь повторение или применение того, что делали другие.