А наутро на главной площади Крона в таком обвинили, что, будь его батька жив, быстро бы выпорол сынка, не посмотрев, что тому двадцать пятый год шел. Но Крон трусом не был, дураком был, а вот трусом никогда – предложил он купцу дело судом богов решить. Поединком.

Колдун сам вызвался, никто его не просил. Отговаривали Крона с ним биться, мол, не может отродье чародейское честный бой держать, не удержится – использует силу колдовскую. Но я уже говорил, трусом Крон не был. А колдун слово дал: только меч, ничего боле. Ни жеста, ни слова, только меч. Верить слову не стали, смотрящего мага вызвали, наблюдать за боем…

Может, ваши колдовские боги и не вмешивались… да только сам бес его силой да ловкостью одаривал, а леший потом драться учил. Крон вокруг него как щенок бегал, меч все из рук выпускал, будто тот маслом вымазан. Как он злился, а колдун стоит спокойно, устал, конечно, взмок весь, но и Крон уж шатался от усталости, а в толк все никак взять не мог, отчего тогда его белоглазый не убивает. Потом догадался… Проучить решил, унизить, а руки пачкать не желал.

Кто стрелу в него пустил, не видели. Да когда тут увидишь, все на них смотрели. И колдун ее отбил! Ты, девка, хоть раз видела, чтобы мечом стрелы отбивали? Я видел, в бою, когда стрел этих три сотни летит, две штуки отобьешь, от трех увернешься, а одна таки ужалит. И то готов ты к ним, когда залп поднимают – далеко слышно. Но одну, со спины? Виданное ли дело? Отвлекла его стрела, тут Крон и ударил. В спину, подло. Тогда-то все и поняли, что жалел его чародей, убивать не хотел. Хотя ошибаюсь я, вру. Не жалел – брезговал. Меч он мимо себя пропустил, увернулся, а рукой голой ударил под подбородок. Вся площадь слышала, как позвонки затрещали. Упал на снег тот уже мертвый. А чародей вроде как и расстроился, не собирался убивать. Да только не смог себя превозмочь – сделал машинально, как тело приучили.

Смотрящий не нашел к чему придраться. Признал бой честным. Наместник тоже никаких претензий не имел. Наоборот, перед купцом извинились.

– И куда тот наместник делся?

– Как корова языком слизала, говаривали, под лед со свитой по весне угодил.

– Под лед… Спасибо, милсдарь Щелкун. Скажи мне, а смотрящий под лед не провалился?

– Нет.

– И где мне его найти?

– Ехала бы ты отсюда. Сам твой колдун виноват, сам влез, пусть теперь разгребает.

– Не могу, милсдарь. Должна я ему ни много ни мало – жизнь. А долги надо возвращать.

– Только сама пропадешь! Рон не чета братцу, он честно биться не будет. Он трус!

– Я заметила. Так где смотрящий живет?

– На третьей улице. Опомнись! Глупая, пропадешь!

Я помолчала, отпила доселе нетронутое пиво, на котором пожелтела и опала шапка пены. Можно казаться какой угодно сволочью, жалить словом, порой больнее, чем клинком, но никогда нельзя проходить мимо беды.

– Пусть твоя девка меня проводит. Я вернусь через четверть часа.

Когда я спустилась в зал, трактирщик только хмыкнул и толкнул вперед девку, ту самую, что таскал за косу Рон.

– Значит, колдунья все-таки?

– Значит, – не стала я спорить. Хотя смотрящего курткой с серебряными бляхами и мечом с инесским клеймом не обманешь…

Девка смотрела на меня дикими глазами и за весь путь не проронила ни словечка.


Смотрящий жил в высоком тереме с острой двухскатной крышей. На крыше вертелся из стороны в сторону ворон, клювом указывающий ветер, – символ Инессы. Издавна во́роны служили колдунам, приобретя мрачную славу и отплатив нам той же монетой, хотя к их пристрастиям в еде мы никакого отношения не имели. И если уж говорить о колдунах, могущих обращаться в этих черных птиц, то много вероятней, что единственная не польстившаяся на мертвечину на поле брани птичка – это тот самый оборотень и есть. Хотя разговоры про таких оборотней – это, конечно, сказки. Вторая ипостась оборотня похожа на северного, самого крупного волка.