– Бедняжка Кучин.

Такая была наша дружная группа. Один за всех, и все за одного. Мы всей группой частенько собирались в моей квартире на Кутузовском проспекте потанцевать, выпить, потому что квартира была большая, а мои родители часто уезжали на дачу. У Сергея тоже была хорошая квартира, но маленькая. И он, как я говорил, никого туда, кроме меня, не приглашал. Встречались мы также и в общежитии на Петровериге (в Петроверигском переулке). Там жили Кучин, Островский и Толя Чебурков, погибший через несколько лет в Никарагуа во время цунами. К нашей группе примкнул и отличный парень из другой группы Эдик Вялимаа. Он погиб в автокатастрофе в Уганде в 1974 году, когда в его машину врезался грузовик с пьяными местными футболистами. Его жена Люся семь дней везла гроб с телом Эдика в Москву на перекладных. О смерти Эдика я узнал, уже будучи в служебной командировке по линии Министерства обороны СССР в Республике Экваториальная Гвинея.

Я ездил к нашим ребятам в общежитие, чтобы позаниматься языком, побалагурить, выпить портвейна, погулять вместе по Красной площади. А вот Сергей в общагу никогда не ездил, боясь, наверное, влипнуть там в какую-нибудь неприятную историю, что было немудрено. Общага, она всегда во все времена была общагой. Там иногда случалось такое! Там можно было легко напороться на что угодно и поплатиться за это выездной характеристикой.

Лишь спустя годы я понял, чем объяснялось его некоторое отчуждение от группы в увеселительных мероприятиях. Просто он был воспитан в семье разведчика, его с детства приучали быть осторожным. И только где-то на пятом курсе он приоткрыл мне некоторые подробности из жизни его семьи. К этому времени мы стали с ним большими друзьями. Не раз вместе ездили отдыхать в подмосковные пансионаты во время зимних каникул, на юг – по путёвкам, что доставала моя мама у себя в министерстве.

Занимались культуризмом, чтобы на юге играть мускулами и накачанными мышцами. Это действовало впечатляюще на дамский контингент. Ездили в гости к его дедушке и бабушке, казакам. В станицу Пашковскую Краснодарского края. Его дед, надо сказать, был искусным виноделом и имел собственную марку-печать и право экспонировать своё вино на международных винных выставках. Поэтому дедушкину «Изабеллу», без табака и прочих побочных ингредиентов, мы потребляли только так, литрами, за милую душу, закусывая хрустящими жареными карасиками и плотвичкой, выловленными в речке Кубани.

После четвёртого курса института мы с Серёжей поехали работать на год на Кубу. Сергей работал переводчиком в Университете Сантьяго-де-Куба, а я – на электростанции в городе Мариэль. Во время наших прогулок по Гаване Сергей читал мне свои новые стихи, которые потом вошли в сборник его стихов «Из кубинского блокнота», а также стихи, посвящённые его любимой светловолосой девушке Наташе Бородиной, с которой он переписывался. Оказывается, он написал ей 60 писем за 10 месяцев, проведённых на Кубе, а от неё получил 40.

Тридцатый день без твоего письма.
И март не в март. Какой-то мёртвый месяц.
Ты мне писала: «Если бы мы вместе…»
Писала, что у вас стоит зима. Когда бы я
Не знал наверняка, то неизвестно, что бы я наделал.
Письмо, которое придёт на той неделе,
Тридцатый день идёт издалека.

Я думаю, что этими своими проникновенными, нежными письмами и трепетными, страстными стихами он покорил её окончательно, хотя за Наташей ухаживали и другие ребята из нашего института – от двоечников до ленинских стипендиатов.

Наташа была из семьи капитанов-речников. Но к тому времени у неё остались только мама и младший брат, которому Сергей помогал как родному. Александр Бородин работал позже на Кубе, в Перу, в Аргентине. У Натали были прекрасные весёлые друзья с Речного вокзала. Это была совсем иная стихия. Они покорили Серёжу своей лёгкостью, открытостью, крепкой дружбой.