И только единственный штрих, маленькая, но существенная деталь выдавала реальный жизненный образ, знакомый человеческий характер. Это была легкая усмешка на тонких губах красавицы, чуть надменная и снисходительно-нежная. Художник заметил ее в день их последнего свидания, когда получил заказ на портрет. Заметил и запечатлел в своей памяти.

Он все смотрел и смотрел… Юношей овладели смешанные чувства: он готов был безоглядно преклоняться величию этого рукотворного божества, а с другой стороны, был подавлен, даже испуган им. К своему разочарованию, он не смог прочесть в этом рукотворном образе отражение собственных чувств. И не сумел приблизиться к главной разгадке: стала ли картина действительно гениальным произведением истинного мастера, предметом его грез и честолюбивых желаний или явилась слабым подражанием чужих идеалов и представлений о красоте. Он был не в состоянии признаться себе в своих сомнениях и лишь завороженно глядел на сотворенное детище, притягиваемый неведомой слепой силой.

Бой кухонных часов заставил его вздрогнуть. Кукушка хрипло прокуковала шесть раз, тут же послышался звон посуды – дело шло к ужину.

Холст по-прежнему оставался на мольберте. Краски почти совсем высохли. Нужно лишь было вставить его в раму. Но время торопило. И юноша только наскоро, но аккуратно свернул полотно. Быстро одел свой единственный черный костюм, быстро почистил ботинки. Он спешил. Забыв глянуть в зеркало и причесаться, выскочил в коридор. Он даже не мог вспомнить, ел ли сегодня чего-нибудь и запер ли за собой дверь.

Вдруг он услышал у себя над ухом испуганный возглас хозяйки, которая во все глаза пялилась на него. За криком последовал звук разбитой тарелки. Он не обратил на это внимания и, пробурчав что-то вроде «извиняюсь», поспешил исчезнуть.

«Наверное, я страшно осунулся и зарос. Мой вид не из лучших,» – подумал он, с трудом спускаясь по ступеням. Он чувствовал невероятную усталость, которая навалилась ему на плечи тяжким грузом. Сердце билось глухо, с перебоями, как неисправный механизм, дыхание было учащенным.

«Будто я постарел, пока был занят картиной,» – мелькнуло у него в голове. И он медленно зашаркал по пыльной мостовой. Ноги сами привели его к парку.

Войдя под арку, он услышал громкую веселую музыку, людские голоса, радостный смех. Сердце ему подсказывало идти туда, откуда доносился шум. Здесь, в глубине парка, было маленькое уютное кафе. В общем гуле толпы выделялся чей-то низкий голос: «За совершеннолетие нашей красавицы!» Потом хлынули аплодисменты, послышался звон бокалов, и грянула музыка. Это был тот самый вальс, их вальс… Только сейчас он звучал слишком громко, надрывно, неласково.

Бедный художник стоял в стороне и не решался ступить далее. Он растерянно озирался, тяжело дыша, и еще крепче прижимал к груди свое сокровище, завернутое в лоскут кисеи.

Вдруг в самом центре толпы он увидел ее. Она показалась ему еще более красивой. В белоснежном бальном платье, перехваченном алым поясом, она была скромна, мила и нарядна. Да, это была именно она, его прежняя любовь, только еще привлекательнее, нежнее, с мягким добрым блеском в глазах.

Она стояла одна среди ликующего моря порхающих пар и нетерпеливо смотрела вдаль в ожидании кого-то. Конечно, она искала именно его и не могла найти. С трудом справляясь с волнением, он попытался крикнуть «Я здесь!», но вышел лишь слабый надломленный хрип. В этот момент кто-то грубо задел его плечом и окрикнул:

– Не мешайся, дед.

Рядом захихикали. А он продолжал стоять, как приросший, на том же месте, ничего не понимая и не замечая. Неожиданно он почувствовал не себе ее взор. Он жадно всмотрелся ей в глаза… их взгляды встретились. Но в зеркале карих глаз он не нашел ничего, кроме досады и грусти. Неужели, она его не узнала? А, может, она его не ждет, а ищет кого-то другого? Догадки вихрем проносились в его голове, и ни одна не давала твердого ответа.