Он слышал так много вариантов Кредо, что уже и не помнил, в какое именно из них он верил. В каждое?

– Лошадь, – сказал Вихтих, – ты же исчезнешь, если я оставлю тебя у серой стены. И это чертовски раздражающий способ лишиться лошади. Даже такой бестолковой, как ты.

Кобыла оглянулась через плечо. Она смотрела прямо на Вихтиха и не видела его. Она покрутила ушами, в очередной раз пытаясь определить, откуда исходят звуки.

– Я прямо здесь, идиотка, сижу на твоей спине.

Слабоумная тварь снова сосредоточилась на бескрайнем море серости вокруг них.

«Нашел чем заняться – разговариваю с проклятой тварью».

Дерьмовой сентиментальностью разило от этих разговоров – и именно этим Бедект все время занимался. Сколько бы он ни распространялся о своем очень коротком списке вещей, «на которые он никогда не пойдет», в глубине души старик был очень мягким. Жестоким, с ног до головы залитым кровью мягкосердечным вором и убийцей.

Когда Вихтих приблизился к городским воротам Зельбстхаса, ему преградил путь с десяток жрецов Геборене, все в белых одеяниях и до блеска начищенных доспехах. Все они до ужаса походили друг на друга, даже женщины. Не одинаковые, как две капли воды, какими иногда бывают мерере, но как члены одной семьи. Интересно, Морген их так специально подбирал, или же безумие бога извратило внешний облик его глупых последователей в соответствии с его предпочтениями?

– Откуда ты взялся? – спросил один из стражников.

– Из того, что осталось от Найдриха, – ответил Вихтих. – У них там есть этот удивительный бог-кот. Вы, ребята, реально должны…

– Что у тебя за дела в Зельбстхасе?

– Какие бы ни были, все – мои.

Стражники положили руки на мечи, кончики пальцев ласкали навершия в нетерпеливой надежде на драку.

«Дураки».

Без сомнения, в первый раз все эти идиоты погибли из-за своей непроходимой тупости. И вот они здесь и собираются повторить свои ошибки.

Что там такое Бедект всегда говорил о прошлом? Вихтих не смог вспомнить.

Он поиграл мускулистыми плечами. Ощутил тяжесть висящих там двух мечей. Рукояти заключали его идеальное лицо словно бы в раму. Ближайший стражник уставился на Вихтиха, самодовольно, с видом глубокого превосходства, усмехнулся и спросил:

– Имя?

Что за нелепые потуги. На этом придурке была скучная белая роба, а Вихтих носил великолепную и дорогую одежду, которая всегда производила на встречных глубокое впечатление. То есть – самое глубокое впечатление, какое только возможно было в этом сером мире.

– Я Вихтих Люгнер, величайший фехтовальщик в…

– Хорошо, – стражники расступились, чтобы он мог проехать.

– Хорошо?

Они отвернулись, уже не обращая никакого внимания на него и его идеальную прическу. Он философски пожал плечами. По-видимому, слава о нем разошлась уже и по Послесмертию. Неплохо, учитывая, что он мертв всего две недели как. Возможно, столь стремительному укреплению его репутации поспособствовало то, что за это время он успел прикончить десяток или чуть больше мечников.

Вихтих въехал в Зельбстхас. Его хорошее настроение тут же улетучилось.

«Бедект всегда чувствовал себя в дерьме как рыба в воде; почему он назначил встречу именно здесь?»

Найдрих был гнусной дырой, которую почти опустошил Поработитель (Вихтих так и не узнал, как звали этого жирного слизняка), но встретиться даже там было бы гораздо лучше. С Зельбстхасом было связано слишком много неприятных воспоминаний. Здесь все начало идти псу под хвост.

Вихтих хмуро осматривал идеально прямые улицы, полностью лишенные мусора. Боги, они выглядят так, словно тут отскребли дочиста каждый проклятый булыжник. Мостовые здесь всегда были чистыми, но такая чистота уже была безумием. Впереди вынырнул и начал надвигаться храм – средоточие веры Геборене. Он теперь тоже выглядел иначе. Вихтих помнил громоздкое здание, внутри – лабиринт переходов, залитых кровью из выпущенных кишок. Он помнил, как бродил по запутанным коридорам в поисках Моргена, бога-ребенка, который потом ударил его ножом в живот. Тот замок выглядел так, словно был создан совсем не человеческими руками. Этот производил такое же впечатление, однако смотрелся гораздо более… упорядоченным. Неужели это Морген изменил его, исказил реальность своей навязчивой потребностью в порядке и чистоте?