Он обернулся и присел рядышком с ней.

– Красивая ты очень, Аня.

Голос его был тихим, слегка прерывистым. Глаза он опустил вниз, будто боялся глядеть на Анну. Но рука его ласково поглаживала её безвольную руку. Она залилась краской и не смела сказать ни слова в ответ, боясь своим голосом спугнуть своё счастье. А он, между тем, продолжал:

– И голос у тебя красивый, сильный, льющийся. Когда ваша семья поёт, ты самая лучшая в пении. И глаза твои…

Он запнулся и взглянул на неё. Анна сидела, зажмурившись, вся раскрасневшаяся, и почти не дышала. Тогда Кондрат осторожно придвинулся к ней и вдруг быстро поцеловал её в губы. Анна не оттолкнула его, и тогда он ещё раз поцеловал её, потом ещё. И вдруг она вскочила на ноги.

– Давай, скорее наберем облепихи, Кондраша, и пойдём вашего телёночка смотреть!

Он встал на ноги, выпрямившись перед ней, раскрасневшийся весь и тёплый, и снова ласково поцеловал её. А когда они шли обратно, солнце клонилось уже к закату, и Анна мысленно молила бога, чтобы матери с отцом ещё не было дома. Но крепкая рука Кондрата и сладко горящие от поцелуев губы не могли лишить её ощущения полного, безграничного счастья.

Однако, когда они подошли к селу, сердце Анны сжалось от ужаса. Над их крышей столбом стоял черный дым, и гомон людей, толпившихся вокруг горящего дома, был слышен у самого края села. Анна выдохнула диким воплем, вырвавшемся из груди, и со всех ног побежала к своему дому. Кондрат тут же бросился за ней. Но, столкнувшись около горящего дома Григорьевых нос к носу с собственной матерью, испуганно отпрянул назад.

– Иди домой, Кондраша! Как пить дать, в виноватых пред ними бушь! – в панике крикнула она.

Но Кондрат, мягко отодвинул её с дороги, и решительно побежал вслед за Анной.

Сельчане уже затушили пожар, случившийся в доме моей бабки Катерины Ивановны, но она всё ещё продолжала выть на всю окраину, и стонать, будто от страшной боли. Василий держал на руках обгоревшую Настю, которая мычала и металась от боли, люди бегали вокруг них, Мария крепко прижимала к себе Григорку с Христиной, вцепившихся в её подол. Александра вместе с другими людьми всё ещё тушила тлеющие поленья, а Николай Васильевич теперь медленно шёл к Анне. Кондрат, увидев дядьку Николая, остановился. Анна перестала тушить поленья и обернулась на отца, едва переводя дыхание, но колючая пощёчина, которой так ждала Нюрка, так и не погладила её бледного онемевшего лица.

– Настя чуть не сгорела, где ты была, Анна? – этот голос Нюрка услышала, как из преисподней. Она присела в коленях и залепетала, как самый несчастный агнец:

– Отец, простите меня… простите… простите…

Дальше всё было как во сне, спали в почти сгоревшей хате, голодные и убитые горем. Дом, слава богу, не сгорел дотла, скотина уцелела, но никто в течение двух или трёх дней не проронил ни слова.

Анна вжималась в собственное тело от стыда перед своей семьёй, мать плакала тихонько, но не переставая. Мария прикладывала какие-то примочки, назначенные доктором Насте, не отходя от неё ни на шаг, а та всё стонала и мычала днём и ночью, пугая маленького Григорку. Александра, Христина и сама Нюрка тщательно вымывали дом, тщетно пытаясь выветрить запах гари после пожара. В те дни, как назло, зарядили дожди и Нюрка совсем уже пала духом.

Василий не спускал с матери глаз, всё пытался чем – то порадовать её, отвлечь, а Христина всё пытала Марию, почему же Нюру не наказали ни мама, ни папа. Наконец, устав слушать её, Александра сердито выпалила:

– Да потому что не родная она нам, потому папка и промолчал ей!

Все обернулись на неё, а Нюрка выронила ковш воды, которым набирала воду в котёл для ужина.