– Побил бы тебя, – Леонтий лениво потянулся к шапке. А она снова села к прялке.

«Какого чёрта не сказать ей правду?», – злобно думал он, шагая к своему коню.

Полночи он просидел в конюшне, и решил всё – таки на ночь остаться здесь. Но он долго не спал, ворочался, слышал, как Елизавета два раза вставала смотреть, не уехал ли он. И Леонтий с беспокойством думал о завтрашнем дне.

У него явилось опасение, что председатель колхоза, сухой и чёрствый мужик с сутулой узкой спиной и маленькими беглыми глазками, каким-нибудь неосторожным поступком оттолкнет от колхоза середняков. И цыган вспомнил его худощавую сгорбленную фигуру, лицо напряженное, будто собранное в комок, с ехидно-умными зелёными глазами. Вспомнил, как на собрании он, наклоняясь к Леонтию за спиной и дыша в лицо, хрипло сказал во время выступления секретаря: «Цыгане—то хороши, когда они не здесь, но ты ладно, почти женатый человек, а вот над ним надо поработать. Михо, кузнеца, вот кого надо взнуздывать! Как бы он в горячности не отчебучил чего – нибудь.»

Сон, подкравшись, гасил сознание. И Леонтий заснул.

А наутро ни его самого, ни его коня в конюшне не было.

Елизавета нутром почуяла беду, но всё ещё надеялась, ждала. Целый день она сердилась на Леонтия, делая дела по хозяйству. Потом к вечеру стала высматривать его за калиткой. На следующий день ходила бесцельно по селу. Но его нигде не было. Он не вернулся ни через день, ни через месяц.

И теперь уже проходили месяцы, а Леонтия так и не было.

21 февраля 1932 года Елизавета в дикой тоске по Леонтию, в тоске и муках произвела на свет мальчика, смуглого и кареглазого. И она назвала его Василием. Анна Гордеевна, старшая сестра Елизаветы, приехавшая к ней через неделю, как узнала о племяннике, презрительно сложив тонкие губы, холодно подметила:

– Ну, Елизавета, первый шаг вниз ты сделала. Если в ближайшее время не выйдешь замуж, то сделаешь шаг второй.

Но второго шага не случилось.

Елизавета самоотрешено ждала Леонтия, она до исступления верила, что он вернётся. Но с каждым днём каждого проходящего года, Елизавета понимала, что больше никогда не увидит своего цыгана.

Шёл 1935 год. Время жатвы, жгучее бабье лето, когда моя бабка Екатерина Ивановна Григорьева ожидала рождения уже девятого по счёту ребёнка. Знала ли Екатерина Ивановна, что она родит девочку, я не знаю, но работала она вместе со всеми так, будто заведомо давала знать ещё не родившемуся ребёнку о том, какой тяжелой будет его судьба.

Стоял горячий сентябрьский день, и всё село Константиновка Талдыкурганской области, где жила эта семья, как будто плыло в мираже от дикой жары, поднявшейся к полудню. А за обедом вся семья была уже в сборе. Нельзя было не прийти к столу вовремя, потому как уже через полчаса, мать семейства Екатерина Ивановна сметёт всё со стола, и ждать придётся теперь до самого вечера.

В центре стола сидел старший сын Екатерины Ивановны Василий. Худощавый и жилистый, ему на вид было лет восемнадцать, но глаза его были по – взрослому сосредоточены, и рука твёрдо ломала хлеб, раздавая младшим сёстрам по ломтю. Екатерина Ивановна суетилась, слегка постанывая у печи, неуклюже передвигаясь огромным круглым животом, и Василий, мельком глядя на мать, тайком откладывал в сторону хлеб и луковицы для неё. Пока всех накормит, сама, как пить дать, останется голодной. Его тёмные каштановые прямые волосы низко спадали со лба жирными, засаленными прядями, пряча маленькие зелёные глаза с цепким бесстрастным взглядом. Рядом с Василием сидели его сёстры. Александра восьми лет, суровая не по – детски, рябая, худющая и сутулая, и Настя пятнадцати лет. Тихая и больная от рождения, Настя рассеянно смотрела на галдевших за столом сестёр и жевала отломанный ломоть хлеба, медленно и задумчиво. Иногда она, увидев что – то в своих собственных видениях, растягивала свой большой, рот с толстыми губами в широченной улыбке и тихонько мычала. Тогда Василий поворачивал свою голову в сторону, куда смотрела Настя, и следил, не происходит ли что-то такое, что может испортить обед. А по другую сторону острого локтя Василия сидела одна из старших сестёр – тринадцатилетняя Анна. Красивая, белокурая, с ярко голубыми глазами, она была среди всех как маленькая барышня, с длинными курчавыми волосами и широкой добродушной улыбкой. Тихо переговариваясь со своей шестилетней сестрой Христиной, Анна не сводила глаз с буханки хлеба в руках брата, не дал ли Василий кому ломоть побольше, ведь всем должно было быть поровну.