– За маленькие – нет.

Баалатон вздохнул. Терпеть не мог этих прописных истин. Насупился: посчитал, что их маленький утренний разговор непростительно затянулся. Уже развернулся, чтобы уйти, но Фива небрежно бросила вслед:

– Тебя, кстати, искали.

– Уму непостижимо! И кто? – На этот раз не повернулся уже Баалатон.

– Наш великий и ужасный пророк, – Фива, похоже, еле сдержала улыбку. – Хвала богам, он у нас такой один. Было бы их много, я уже давно бы свихнулась.

– Не нашел – и к демонам[11] его! Хвала Эшму́ну.

Широкий проспект, засаженный гранатами[12] – маленькие бледные плоды, которым еще предстоит напитаться солнцем, мольбами и кровью, уже свисали меж вальяжно раскинувшихся крон, – встретил Баалатона горячим влажным воздухом, чуть липнущим к коже, легким морским ветром и солнечными лужами. Баалатон прищурился, оглянулся – увидел за собой холм Бирса, сияющий золотом роскоши, лоском мраморных дворцов и храмов. Уж сколько поэтов называли холм жемчужиной Карфагена и уж сколько раз звучали упреки в их адрес за неоправданно пышные, чересчур частые, бросающиеся в глаза пустословной белизной слова́, – все же они были правы. Холм Бирса виднелся отовсюду лучше всякого маяка, даже легендарного Александрийского – волшебного, с дивной астролябией эллинского мудреца на вершине[13].

Проспект, где жил Баалатон, – просторный, как и другие городские улицы, – спускался с холма прямиком к гавани, соединял два центра Карфагена – жилой и храмовый, как радуга соединяет земное и небесное.

Зачастую Баалатон задумывался, какие же забавные пируэты порой совершает история.

Конечно, он знал легенду о создании своего города – о том, как в ныне увядшей Финикии, некогда метрополии самого Карфагена, в городе Тире правил печальный царь Пигмалион. Его старшая сестра Элиса вышла замуж за верховного жреца храма Мелькарта – бога, которому поклонялись предки Баалатона родом с пурпурных берегов[14]. И что это был за храм! Сплошь роскошь, богатство, неописуемая красота, от которой дыхание обращается кристалликами льда, сверкающими ярче бриллиантов. Археб, муж Элисы, был богат, а вот Пигмалион… никто не знает, что случилось, какие сладкоголосые духи одурманили его, но печальный царь убил Археба. Его милостью родная сестра овдовела, а он не останавливался и пытался найти сокровища жреца – по легенде, полные диковинок, о которых не ведали даже блаженные мудрецы, говорившие с богами и видевшие душу мира.

Тщетно. Пигмалион только замарал руки в крови.

Элиса горевала, потом собрала всех, кто остался ей верен, и покинула гордый Тир. Долгие годы они скитались морем, пока наконец не основали Карфаген – Новый город[15]. Элиса купила у живших здесь ливийцев холм Бирса, со временем ставший символом победителей: тех, кто сильнее, хитрее, предприимчивее.

Символом карфагенян.

Тут Баалатон обычно усмехался: мы купили сердце нашего города у ливийцев, а теперь ливийцы у нас в услужении. Неописуемая ирония, медом ложившаяся на душу всех карфагенян.

Были и те, кого не устраивала красивая легенда – слишком много грубых швов видели они в песнях поэтов. Говорили – и не на пустом месте, – что все произошло иначе; что слишком много жителей стало населять города Финикии и не было иного выбора, как заставить людей отправиться в далекие края.

Баалатон так погрузился в эти мысли, что не заметил, как миновал простые, без изысков, высокие дома из песчаника: город богател, они – росли. Летом завоет горячий, сухой пустынный хамсин, изрыгающий ненавистный песок, что забивается под одежду и в щели дверных проемов, – улицы придется чистить. Порой зверствовал и неистовый хабуб