– Слушай, а ты вовсе не приличная девица, – засмеялся Ларик, на самом деле абсолютно счастливый, что рядом с ним такая тёплая, живая и бестолковая Яська. Тем более что луна, спасительно осветив на минуту опознавательную голубую макушку Яськи, опять скрылась за тучами, озабоченная своими неведомыми делами.

– Чего это я неприличная? – девушка опять громко икнула и шмыгнула носом.

– Какая приличная девушка придёт ночью в дом к незнакомому мужчине? Ты не боишься, что репутация твоя теперь навечно подмочена?

Яська озадачено задумалась на мгновение, затем прыснула, все ещё продолжая икать, очевидно, от пережитого испуга:

– А то я у тебя никогда не зависала сутками в детстве. Нами уже столько ночей переночёвано! Ты – друг, Ларик. Самый лучший и надёжный друг.

И это было правдой, так что обижаться Ларику совершенно незачем. Но в глубине души он всё-таки немного обиделся. Хотя толком и сам не понял, на что именно.

Они опустились на ступеньки, разделив перепачканный в земле, но тёплый плед. Сидели, прижавшись друг к другу под мягкой тканью. Тянуло уже утренней, свежей прохладой. Выражение лица у Яськи опять стало серьёзным.

– Ларь, я действительно не могла уснуть. Мне этот дядька, который покойник, покоя не даёт. Не, ну ничего себе каламбурчик получился: «покойник – покоя». Зацени! И руна эта его свежая. И то, что ты накануне ему тату эту наколол. Ларик, зачем ему вообще тату понадобилась? Взрослый уже, вроде, врач…

– Он говорил что-то про воду, и что у него есть причина.

– А та тётка, что косметичку оставила… Вдруг они с этим диетологом как-то связаны?

Голос Яськи прозвучал вкрадчиво, из чего следовало непременное продолжение этого совершенно неинтересного Ларику разговора. Про косметичку и тётку.

– Это вообще полная чушь, – фыркнул Ларик. – Тебе нужно успокоительного попить. Валерьянки там, или ещё чего… Я не знаю…

Яська пропустила спорную заботу мимо ушей.

– Честно говоря, я забрала с собой эту сумочку.

– И зачем?

– Красивая такая, видно, что дорогая. И поношенная немного, чувствуется, что любимая. Или единственная.

– И какой в этом во всем смысл? – продолжал недоумевать Ларик, пытаясь быть снисходительным к женским глупостям.

– Я подумала, – призналась Яська, – что твоя клиентка расстроилась, когда поняла, что потеряла такую замечательную вещь. Я в сумочке нашла визитку. Ева Самович. Рекламный менеджер. Как ты думаешь, это она?

Ларик задумался:

– Точно, её, кажется, Евой и звали. Хотя…

Он замялся, пытаясь вспомнить.

– Кажется, да, Евой. Впрочем, паспорта у клиентов не спрашиваю.

Яська обрадовалась.

– Я ей позвоню тогда. По номеру на визитке. Скажу, что сумочка у меня. Думаю, она обрадуется…

Ларик кивнул: «Конечно, мол, обрадуется».

– А, кстати, ты этой Еве-растеряхе, что колол? Что-нибудь такое же символическое? Чего она-то ушла как зомби? И такую важную для женщины вещь забыла…

– О, да! – насмешливо, но непонятно произнёс Ларик. – Я ей такое наколол, такое…

Он сделал страшные глаза и замолчал, заставляя Яську мучиться от любопытства.

– Так что? – Яська стремительно наклонилась к нему и поставила звонкий щелбан. Легонько, но обидно от неожиданности.

Ларик схватился за лоб и заверещал:

– Да, бантик я ей наколол. Маленький симпатичный бантик. Ничего не значащую финтифлюшку!

– Понятно…

Луна выкатилась стыдливо из-за туч. И осветила особенно ярко для уже привыкших к темноте глазам дорожку в саду.

– Ларик… – пролепетала Яська, – что это?

Глазам предстало совершенно дикое в своей бесцельности зрелище. Розовые кусты нещадно обломаны. Флоксы, надломившись, уныло свесили свои яркие шары к земле. Все цветы на высоких стеблях грубо искромсаны, то ли когтями, то ли зубами, а клумбы вытоптаны с таким зверским усердием, что это заметно даже в неярком лунном свете.