В одуревшую голову после ночной стирки не лез никакой план спасения. Было нестерпимое желание тотчас применить таран – прямо в дверь. Но на пути стояла она! А её таким тараном или насмешишь, или разозлишь. Пауза долгого молчания с обеих сторон затянулась, и Шуйскому ничего не оставалось, как тут же заговорить. Говорить без умолку, нести всякую ересь, но только говорить и говорить…! И он понёс, что только в голову лезло, в эту страшную минуту.

– А распирает-то как, Аграфена Семёновна! Радость, радость необыкновенная грудь так и распирает, так и распирает…! Как чудно устроена Вселенная, и не менее чуден в ней и человек – существо довольно высокого разума, замешанное словно тесто на сложнейших субстанциях, формула которого выведена величайшим и недосягаемым, единственным и совершенным разумом, обладателем миллиардов галактик, собранных воедино, и имя владыки этого галактического бесконечного богатства – Всевышний наш! А как великолепно созданы мы с вами— целовеки! Именно так, Аграфена Семёновна! Ибо он, то бишь человек, способен в этой вечной мерзлоте, где мы с Вами пребываем сейчас, отковырять, нет-нет, не кость, как собака в помойной яме, а дарёные Господом нашим, разум нам и приросшие к нему эмоции! Собаке эмоции не присущи, её эмоции – это кость, обглоданная человеком, и вся радость в ней и только, в кости этой. Для нас же с Вами, присутствующие эти самые эмоции, это торжество радости, в той или иной интерпретации, смысл которых мы выражаем на своих лицах, в движениях своих и в выражениях, обратно как, и горе наше человеческое. Вот Вы стоите, а эмоциональный мускул лица Вашего, прямо скажу Вам – недоразвит! Он синхронен с застылой неподвижностью Вашей, что совершенно мне не понятен застой этих членов Ваших и, даже, тревожит отчасти…? В отличии от Вас, индивидуальность моего характера склонна торжествовать малейшие перемены происходящего…! Вот осмельтесь, да и бросьте свой взгляд в окошко, улыбнитесь, и Вам захочется прыгать, поверьте, Вы, как и я, не лишены их! Эмоции – это тонкое восприятие пробуждающейся природы, которое сейчас наглядно демонстрирует вот этот гигантский блин, то бишь ярило наше небесное! Собственно говоря, я имею ввиду конечно же Солнце наше родимое, мурманское! Вот оно, день за днём – всё выше, выше и выше…! Право, я бы Вам вот сию же минуту, вот на этом самом ме…, – Шуйского прервал громкий сигнал машины и какое-то непонятное и резкое слово, прилетевшее от дверей. Он расслышал только окончание его – «…ткнись!». Аграфена Семёновна одним словом заткнула шумную машину и рот хозяина.

– Как же ж ты зассал мне глазы, прохвост эдакий! —только сейчас, услышал Аркадий Петрович сильный, властный голос «немой» соседки. Первые же слова поразили его тональностью женской речи. То, что она произнесла, никак не укладывалось в его голове, ведь их же произнесла сама женщина! Но это было только начало, теперь настала очередь говорить Аграфене Семёновне. И она заговорила!

– Ща ты у меня заговоришь по-другому! Сюда смотри, а не в окно на блинное ярило своё. В глаза, в глаза мне…! Пудель косматый, кобель длиннолоконный!

– Ну почему же сразу кобель…? – перебил её Шуйский. – Извините, я не привык так, да я и не достоин по воспитанию своему званий таких и, тем более, оскорбл…

– Захлопни губы, морда…! – голос её был угрожающ. Эти слова, хотя и крепко задели самолюбие Шуйского, но команду он исполнил тут же, мгновенно закрыв рот. Не слыханные никогда в его адрес такие оскорбления, коликами заиграли в животе, как при расстройстве желудка, а выпученные, изумлённые глаза, уставились на Семёновну.