Прачка Владимир Степанов

© Владимир Степанов, 2022

ISBN 978-5-0055-5722-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мутные, серые волны плевались бешеной пеной и в зловещей, бессильной ярости бились в стекло иллюминатора. Они отступали, набирая силу, и вновь бросались на круглое стекло, пытаясь бурлящим тараном пробить его и ворваться стремительным потоком в маленькую каюту, чтобы найти покой от разгневанной, разыгравшейся бури. Шум за иллюминатором нарастал глухим рокотом и затихал, неожиданно издавая резкие, звонкие дребезжания, переходящие в шлепки, будто аплодировал кому и плавно переходил в тихое, даже успокаивающее постукивание. Маленькое, круглое окошко стойко сдерживало бешенный напор этой серой массы.

– Боже ж мой! Силища какова! А каков порыв стихии неудержной! Чарующе, невероятно, как чарующе! Великолепное зрелище! Что творится за этим стеклом, в этой грязной мути океана! Великолепно…! Буревестников и тех, затянула пучина морская! – медленно растягивал слова восторга, очарованный видом из круглого окна, Аркадий Петрович Шуйский, уткнувшись потным лбом в иллюминатор.

Неожиданно, из чёрной, крутящейся, пенистой массы вынырнула акула с раскрытой страшной пастью. Она на какое-то время прилипла белым брюхом к стеклу, но тут же была смыта навалившейся волной. Это жуткое, мимолётное явление, заставило Аркадия Петровича резко дёрнуться всем телом назад. С большой опаской в шаге от иллюминатора он всматривался в муть бурлящей воды, но акула больше не появлялась.

– Вероятно померещилось, мираж скорей всего, на море! – успокоил себя усталый Аркадий Петрович, – Нет, нет, невозможно боле глядеть…! Это зрелищное великолепие превращается в ужасное зрелище, даже границ не разглядеть – где небо, а где вода, одна муть! Это ужасно! Когда же всё это закончится? Как я устал! До невозможности устал!

Не вставая с широкой табуретки с подпиленными ножками, он дотянулся до горлышка нераспечатанной бутылки и аккуратно взял её в руки, любуясь строением стеклянного тела. Вскоре послышался скрип откручиваемой пробки. Шуйский наливал из бутылки в белую кофейную чашку, до самых краёв.

– Невероятный аромат, просто божественный…! – он подносил чашку к носу и глубоко вдыхал, кряхтя от удовольствия.

Прихлёбывая сладкий, густой, липкий напиток, он смотрел в окошко иллюминатора уже не испытывая страха, а морская буря за стеклом бушевала с прежней силой и, казалось, совсем не собиралась стихать. Шуйский медленно повернул голову и долго смотрел на циферблат будильника, не понимая, а зачем он на него смотрит?

– А в чём собственно дело-о…? – протянул он вялым языком. – Смысла смотреть на время в данный момент, никакого нет… Здесь бушует буря, и закончится она…, – наступила пауза, – А вот сейчас и есть…, вот тот самый смысл…! Во всяком случае, когда, ну-у-у… определённо необходимо смотреть на них, на эти вот самые стрелки, потому как закончится она через двадцать три минуты. Во-о-о-о… от! – каждое произнесённое слово давалось ему всё труднее и труднее, липкий язык во рту, измазанном и тоже липком от содержимого белой чашки, совсем перестал ворочаться.

Аркадий Петрович почувствовал, как его начинает шатать и укачивать на табуретке. С шумом дососав густые капли до дна, он налил ещё, теперь только до половины чашки. Подняв бутылку вверх, чтобы водрузить её на полку, его глаза невольно повернулись в сторону иллюминатора и, в этот самый момент, из чёрной, крутящейся, бесформенной массы, вынырнула та самая акула со страшными, треугольными, белыми зубами в широко открытой пасти.

Бурлящая масса в лепёшку, намертво прижала акулу к круглому стеклу, и уже никакая сила не могла соскрести её с иллюминатора. Невыносимые звуки скрежета раздавались по всей каюте и ужасно давили на уши. И сейчас, Аркадию Петровичу явно казалось, что акула начала грызть стекло. Воспалённые, усталые глаза его округлились, рука с бутылкой, зависшая над полкой, задрожала, а тело судорожно задёргалось, как на электрическом стуле!

Шуйский, не владея налитым тяжестью, размякшим телом, медленно заваливался с табуретки на спину, задрав вверх босые в тапочках ноги, не выпуская из рук бутылку и белую, маленькую чашку.

Полярный день только начал пробуждаться, и круг ещё холодного солнца жёлтым блином стоял на бесконечной черте горизонта. Кольский полуостров просыпался вместе с солнцем от сорокадневной спячки. На пороге стоял старый-новый 1961 год! Полярная ночь уползала дальше, к Северному полюсу, волоча за собою своё длинное и тяжёлое, чёрное одеяло.

Шуйский очнулся! Он поймал себя на том, что только что издавал звериный храп, даже рот не закрылся ещё. Он лежал на спине в ворохе грязного белья, которое должен был постирать до утра. Но утро его не ждало, оно уже настало! В комнате стояла зловещая тишина, и он тут же почувствовал, что ничего хорошего и доброго она не предвещала! Ночная буря утихла и больше не давила на уши пронзительным, бешеным воем, металлическим скрежетом и глухими стуками.

Он смотрел в потолок на одинокую лампочку. Она, будто по рации шпион, передавала шифровку световым морганием, ярко вспыхивая и затухая. Даже не напрягая глаз, можно было рассмотреть её вольфрамовую ниточку.

– Опять перебой с электричеством! Сколько ж их надо, ламп этих, каждую неделю новую, новую…? Чемодан целый закупить, что ли? Горят твои лампы, Ильич, разоришь ты меня! Ой голова…! Господи, как она болит! А во рту то что…? Боже правый, язык залип! Может Леопольд из шестой, сволочь серая, и впрямь мне в рот…? Да он же мне в рот насрал, паскуда! – Шуйский не на шутку встревоженный, зашевелил тяжёлым, сухим языком. – Слава богу, пустой! Эта дрянь полосатая может, он много чего может, он не промажет, скотина шерстяная! У-у-й-й-й, не могу…! Да нет же, не он это, его же увезли из барака, недели две как, не меньше, его не могло быть здесь. Боже, я ещё не проснулся!

В этом жилом бараке у Шуйского было три недруга: один двуногий из братьев наших больших, то есть разумных и двое из меньших братьев, неразумных значит, те, кто на четырёх ногах и лохматые. И все трое жили единой семьёй в одной квартире под номером шесть!

– Что же утро мне сулит…? – он тяжело вздохнул. – Глаз заказчика огнём презренным будет жечь тебя сегодня. Какой позор, а стыд, аж до пяток прожигает! Ещё вчера, ты бил себя рукою в грудь, клятву было чуть не дал, а совести хватило к стакану руку протянуть и огурец солёный в глотку наглую воткнуть! До дегустировался чувак! И не кисель это вовсе – изобретение это! – Задумавшись, Шуйский брезгливо рассматривал правую руку. – Ты такая же скотина, что и Леопольд, только гораздо хуже! Он с лицом без маски, а на тебе, всё маски, маски – доиграешься, актёр…! С тебя же вскоре, сегодня даже быть, скинут маску, не спрячешь совесть долго в ней. А тебе всё мало…, того раза не хватило – на приключенья новые, снова зад твой покатило! О-о-о-хо-хо…! Может ещё успею в третью сдать, до девяти, целых два часа! Пробудись же, бессовестная совесть моя!

Шуйский хотел приподнять голову, но что-то крепко держало его за волосы. Он не без труда повернул её вправо. На полу, в двух шагах, лежали пустые бутылки: маленькая из- под водки и пять из-под пива. И только одна, среди павших сосудов, гордо стояла во весь рост, выделяясь своей особой формой и красивой этикеткой!

– Вот ты какая – «змея коварная!» До чего ж ты меня довела – ядом члены обездвижила мои, всю ночь в морской пучине, плавал с кружкой белою в руках. Ты скажи – почему подняться не могу, что нацепила на меня? Нерусь стеклянная, что сейчас со мной творится…, говори?

Шуйский дотянулся до стройной бутылки и внимательно начал её рассматривать. Узкое горлышко из тёмного стекла резко переходило в форму круглой крыши средневековой башни, покрытой черепицей, а длинное туловище её у самого основания, имело выпуклый, рифлёный ободок. На красивой, наклеенной этикетке, жирно выделялись два слова не русского алфавита – «VANA TALLINN», под которыми раскинулась панорама старого города. Братская Эстония совсем недавно изобрела, невиданный доселе советским республикам, собственный рецепт ликёра. Этот ликёр вскоре стал гордостью маленькой, прибалтийской республики.

Первые поставки супер-ликёра расходились по большим городам СССР и за границу. И этот продукт, ещё не знакомый суровому мужику заполярья, можно сказать одним из первых, опробовал Аркадий Петрович, который после его дегустации, с глубокой ночи лежит в беспамятстве в куче грязного белья. Только сейчас, когда наступило утро, он стал тщательно изучать все буковки и циферки на элегантной этикетке с изображением старого Таллинна, столицы производителя коварного зелья. Его пасынок, Егорка, моряк дальнего плавания, привёз две бутылки этого изобретения, когда их корабль зашёл в Таллиннский порт на погрузку.

– Тятя, (так он называл Аркадия Петровича), выпьешь, когда повод подвернётся! – вспоминал его слова Шуйский. – Я бы посидел с тобой, но через два часа мне на вахту. – Уходя, Егор к бутылкам приложил ещё и коробку настоящих Гаванских сигар.

Рядом с бутылками лежал вырванный из тетрадки листок в клеточку, он дотянулся рукой и взял его. В глаза бросились первые большие буквы на русском языке – «АХТУНГ», а дальше побежали строчки, исписанные мелкими буковками. Это была инструкция по пользованию стиральной машиной – полный автомат, изобретённой в Германии немецкими умельцами. Шуйский, в который раз, подозрительно смотрел на двери комнаты, они были плотно закрыты, и всё же, сомнения не покидали его.