Зато «фигуру» Шуйского, плотно прижавшуюся к вопящей Аграфене Семёновне, понять было невозможно. На полголовы ниже рыдающей соседки, Аркадий Петрович, уткнувшись носом между грудями, заливал её старенькое платье жгучими струями неиссякаемых слёз. И откуда они только брались, сколько он их пролил, за время изложения своего страшного повествования, а они всё текли?

Шуйский судорожно трясся от рыданий, изредка подвывая Семёновне, которая чувствуя обессиленное тельце Аркашеньки, каждый раз взрывалась громогласным причитанием и, не давая упасть ему на пол, крепче прижимала к себе.

Может со слезами лилось пиво, водка и супер-ликёр? Но остановить не управляемый поток свой Шуйский не мог! Ему было жалко самого себя, он искренне поверил в историю, которую рассказал грозной Семёновне и вот результат его игры, целая лужа слёз! Одного хотел Аркадий Петрович: чтобы там, на небесах, эту сцену не увидела его бабушка, как сыграл её Аркашенька. Сыграл хорошо, слов нет, только вот кого сыграл…? А зритель поверил в несуществующий домик у Чёрного моря, в дядю, которого никогда не было у него, да и сам Аркашенька плавал как-то по-особому, по-«собачьи», так и не научившись другому стилю.

Они продолжали стоять, прижавшись друг к другу в полной тишине, и только шмыганье носов нарушало эту тишину.

– Пойдём милочек…! Пойдём Аркашенька, я тебе личико умою, накормлю, рюмашку поднесу! – Семёновна воспалёнными, мокрыми глазами смотрела на такие же воспалённые от слёз, серые, несчастные глаза Аркадия Петровича.

– Сколько ж на твоём личике страданий-то повылазило, горемычный мой! Пойдём помаленьку, у меня картошечка на мясе тушёная, огурчиком солёным закусишь, ноженьки смотрю твои трясутся, совсем не держуть, сердешный ты мой!

Шуйский действительно после проведённого спектакля был неузнаваем! Далеко не каждый профессиональный актёр, даже с большим стажем, смог бы выдавить из себя столько воды, сколько выдавил с утра Шуйский!

В сложной сложившейся обстановке, чтобы не быть побитым, внутренний резервуар Шуйского, заполненный жидкой продукцией из стеклянной тары, валяющейся на полу, сыграли ту самую важную роль – спасение человека! И надо отдать должное, что он не открыл кран этого резервуара раньше времени, иначе, не хватило бы воды на весь спектакль, и конец был бы не предсказуем…!

– Огурчиком, огурчиком закуси, милок! – Шуйский сидел за столом и, после принятой рюмки, уплетал ароматную, тушёную картошку с мясом. Всё, что повылазило на его лице, было смыто тёплой водой, а мокрая от слёз и пота майка, просушена горячим утюгом. Однако, уплетая картошку, душа Аркадия Петровича сгорала от стыда, и до боли скребли кошки его совесть. От четвёртой налитой рюмки он категорически отказался!

«Надо завершать спектакль и как можно скорее! Не дай бог опять понесёт, кто меня остановит…? Господи, что ж за день такой – отвратительное начало! Необходимо что-то сказать хозяйке: от соплей отмыла, причесала, за стол усадила, налила, угостила…! Ты чудовище, скотина игровая, сволочь, сволочь, сволочь…! Да тебе бы зубы повышибать – да сам не сумею!» – Шуйский бичевал себя, ему хотелось прямо за столом орать во всю мочь, покрывая себя последними словами, но он только нервно играл желваками.

– У Вас в душе дорогой бриллиант заложен, и светит он только добром, уважаемая Аграфена Семёновна! – сказал искренне, без актёрской игры, от души.

Семёновна мыла в тазике посуду и думала о чём-то, наверно о своём. Он смотрел с большим уважением на суровое, познавшее лихо, горести и беды лицо. Годы её говорили о скором выходе на пенсию. Аркадий Петрович пробежался глазами по стене, на ней висели трудовые, почётные грамоты, фотокарточки в рамках и часы с кукушкой и гирьками. Две кровати, круглый стол, с четырьмя стульями, шкаф со встроенным зеркалом и комод завершали весь интерьер маленькой комнаты.