– Хоттабыч, – окликнул меня командир, – ты пока тут готовься: мойся, бройся, одним словом. А я за одеждой смотаюсь. От твоей курсантской гимнастерки только обгоревшие дыры и да клочки остались.

– Так дотянулся-таки до меня тот комиссар? – спросил я. – А то я в запале и не почувствовал ничего.

– Если бы он, как ты говоришь, дотянулся бы – от тебя тоже бы одни обгоревшие дыры да клочки… Да и тех бы, наверное, не осталось – горстка пепла и все дела! Абы кому комиссарские звания направо и налево не раздают!

– Вот знаешь что, Петр Петрович? – произнес я в сомнении.

– Что? – оснаб подошел поближе к моей кровати, чтобы я горло особо не напрягал. А то, после долгой беседы, голос мой слегка подсел.

– Смотрю я на ваш мир и одного не понимаю, почему некоторые руководящие посты лишь сильные занимают?

– И чего здесь непонятного? – удивился оснаб. – Это же Сила!

– А того – что должны бы не сильные руководить, а умные… Вот и в нашем мире зачастую так же было… – печально закончил я. – А еще чаще – прослоечка, что без мыла везде влезет и которая обычно между умными и красивыми… вернее сильными…

– Ну, так-то ты тоже прав, старина, – согласился со мной оснаб. – И у нас этих, которые без мыла, хватает! Но и Сила тоже нужна! Кто будет слушать умного, но слабого? Вот такая дилемма на самом деле: необходим равновесный баланс между умом и силой. Только где ж его взять? Наши миры на самом деле очень схожи, Хоттабыч. И даже больше, чем ты это можешь предположить.

– Так я убил его? – Мой голос совсем осип. – Ну, того комиссара? А остальные? Выжили? Надюшка, Зоя, Шапкин… – Я замолчал: ведь если они погибли, пережить смерть знакомых тебе людей… Да что там говорить, кое-кто из них, за эти неполные два дня стал мне очень близок!

– А ты совсем ничего не помнишь? – поинтересовался Петров.

Профессор Виноградов тоже с интересом прислушивался. Ему, похоже, мои воспоминания интересны сугубо с практической точки зрения, с медицинской то есть.

– После того, как комиссар, меня поджарить решил – вообще ничего! – признался я. – Сплошная белая пелена!

– Расслабься, Хоттабыч! Живы твои недоросли! – Обрадовал меня Петр Петрович. – Все до единого! Никто даже царапины не получил! А Надюшка твоя так все пороги у начальника училища генерал-майора Младенцева оббила! Требует немедленной встречи с тобой – поблагодарить за спасение жаждет.

– Фух! – в который раз за день я облегченно выдохнул. – Слава Богу, живы! А чего со мной-то приключилось?

– Гасан Хоттабович, запамятовали? – спросил Виноградов, продолжая внимательно наблюдать за моими реакциями. – Инсульт с вами случился, дорогуша моя. Кровоизлияние в мозг. За счет этого некоторые отделы, отвечающие за хранение информации, пострадали. Отсюда и провалы в памяти. Структуру мозга я вам восстановил, а вот память, любезный вы мой, восстановить не в состоянии. – И он виновато развел руками. – Да и никто, думаю, из нашего брата-Медика, не в состоянии.

– А с чего меня, вообще, инсультом-то накрыло? – Я продолжил выяснять обстоятельства своей инициации, о которой ничегошеньки не помнил.

– Странный вопрос, – усмехнулся Владимир Никитич, – такого напряжения всех сил, как физических, так и психических, как при инициации, наверное, не испытывает никто. Древние мудрецы и философы, судя по редким дошедшим до нас из седой древности документам, прекрасно это понимали. Поэтому к самому процессу инициации они выходили через длительный, но безопасный для будущего Силовика, курс медитаций. Иногда подготовка к инициации растягивалась на долгие годы, а то и десятилетия. Мудрецы уходили в леса, в горы и пустыни, в монастыри. Они отшельничали, многие истязали себя веригами и голоданием… Много путей вело к инициации… И самый безопасный, качественный, но очень продолжительный по времени – это «путь Просветления», который практикуют тибетские монахи, да и вообще почитатели Будды.