Теперь вот, чтоб до потёкших труб добраться, долбили эксклюзив отбойным – гордостью Славы – молотком: ну хоть все увидят, что инструмент весь для работы у «фирмы» в наличии есть!

Пошныряв по всем закоулкам в поисках работы, я, наконец, набрал ведро воды, прихватил флакон моющего средства и припал, с тряпкой в руках, на мытьё полов. По-чёрному исполосованных подошвами и каблуками мастеров-скороходов. И самая то была продуктивная сейчас работа. Жаль, что времени на неё оставалось лишь пара часов…

* * *

У меня был повод позвонить ей… У меня было счастье услышать её голос!

– Нет, иди, конечно, ты что – даже не думай. – Явная грусть между тем слышалась в трубке. – Я же тебе говорю: назвался груздем!.. Нет, я никак не могу – мы с детьми в кино идём: в «Плазму». Так что недалеко там друг от друга будем…

* * *
Теперь Гаврила сделался Гамле́том: (ударение на 2-м слоге)
«Быть на танцполе нынче, иль не быть?»
Как форму не терять? При этом —
Как Даму сердца не ранить? (опять на второй слог)
Решил (ведь ждать её всегда он будет):
Гаврила в студию сегодня всё ж придёт.
И, в вальсе головою закружа, не позабудет,
Какую розу алую он на щите несёт!
* * *

В студии я с порога напоролся на Алевтину – так, выяснилось, звали вероломно вторгшуюся в группу нашу девицу. Как на мину. На секс-бомбу, точнее, коей, верно, она себя и числила. Из элементарного приличия – мы ведь были одиночками, а мой рыцарский плащ еще развевался с самой улицы, – пришлось опять терпеть себя её партнёром. Стоически перенося писки, визг и понукания.

– Ты не обижайся, – с детской непосредственностью увещевала она, – я на мужа своего тоже кричу.

Вот на мужа и кричи – я причём? Хоть и жаль, конечно, бедолагу! Наверное, и на танцы её услал, чтоб пара часов тишины в его жизни появилась!

Вдобавок, когда я подхватывал Алевтину после кружений, рука путалась в складках газовой накидки: пока, там, до спины доберёшься, уже и опять в кружение её посылать пора!

Пора было её посылать…

Я честно отдал Алевтине час – на большее, при всей моей «уважухе» к мужу её, незнакомому и горемычному, сил не хватило: «Слушай, мне бежать срочно надо! Не обижайся, ладно – дела». – «Да иди, иди, конечно – если надо». – На удивление, она всё прекрасно поняла (глаза даже на миг просветлели задумчивостью) и, к её чести, приняла моё бегство с достоинством.

Всему положены пределы
Душой Гаврила занемог!
И, под шумок, да между делом,
Не от своей партнёрши сбег.

– …Ну, чего ты с танцев сбежал?.. Подожди – сейчас из зала выйду… Но ты позанимался хоть чуть-чуть?.. Надо, конечно, готовиться!.. Да – мы, допустим, можем и в школе заниматься, там у нас и музыка есть!.. Во вторник обсудим…

Я почти бежал домой, хотя сегодня никто там меня особо и не ждал, да и время вечерней поверки тёщи ещё не подошло. Прицепом же я нёс на глубине пакета «чекушку» – одиночество субботнего зимнего вечера (ведь декабрь уже наступил) коротать.

И, «прорисовавшись» на кухне участливо – прилежной физиономией, трезвой ещё харей, – и, затворив за собой дверь нашей комнаты, первую рюмку я налил за польскую сторону…

* * *

– Привэт, мой эвропейский дружисче!

– Здорово, мой славянский брат!

Только так, по народной дипломатии, мы друг друга и приветствовали.

Иностранец Томек носил очки с толстыми линзами и постоянно спадающие – не особо на чём им держаться было – джинсы. Длинные волосы были непременно взлохмачены на голове, и торчали в разные стороны из ушей. Европеец имел видавший виды «Фольксваген-пассат» (в бардачке ли, в дверях, или под ковриком которого можно было отыскать болтик любого диаметра или дюбель всякого размера) и троих детей от законной своей супруги – нашей соотечественницы и землячки.