– Ты куда?! Обалдел?!

Он его выволок потом на крыльцо, и они стояли и молча курили, стрельнув по сигарете у охранника, потому что так-то за ними не водилось подобной привычки.

Виктор тогда решил, что просто пьян, как последняя скотина. Колька с ним согласился. Но протрезветь у Виктора так и не получилось.

Он стал для Надежды всем. Лучшим другом, который и компьютер мог починить, и после вечеринки встретить, и в клуб в последний момент, когда срываются все варианты, можно с собой взять. И поговорить о разном, и кино иногда посмотреть, и… Да что там говорить, она даже к походам по магазинам пыталась его привлекать. Поначалу он соглашался на всё, лишь бы быть с ней. Пока не понял, что происходит, да поздно уже было. Он стал для нее нужным, необходимым. Он стал значить для нее очень много, сделался важной частью ее жизни. Но он так и не стал для Надежды тем, кем стала она для него.

Как его только Колька ни обзывал: «паж», «раб», «карманная собачка». Прав Самойлов был, но Вик уже увяз. Старался сохранять хоть какое-то подобие гордости, но, если вдруг долго не видел ее… то соглашался потом на любой повод для встречи, какой угодно, и терпел. Несмотря на то, что давно уже оглушающе отчетливо понял – он для нее так и остался смешным маленьким очкариком со скрипочкой, привычным другом ее детства.

Квартира встретила Надежду упоительным запахом, который она не смогла сразу опознать. Да и какая разница, это всё равно что-то вкусненькое. Как же хорошо, когда папа дома! А папа дома, и, что самое замечательное, на кухне! Надя подкралась потихоньку, обняла отца сзади, уткнулась носом между лопаток.

– Которое из чад домой пришло? – Отец похлопал ее по руке.

– Привет, пап.

– А, это старший бедовый ребенок. Голодная?

– Конечно! И почему это я бедовый ребенок? – Надя отпустила отца и сунула нос в кастрюлю. – О, драники!

– Не драники, а колдуны. Картошка, мясо, сметана. Очень калорийно…

– И очень вкусно! – закончила за отца Надя. – Я буду. Ой, а тут вот у тебя негритятки такие…

– Первая порция пригорела немножко. Не трогай их, Тихомиров вечером обещал заскочить, ему и скормим. Иди. Мой руки.

Надя скрылась в ванной.

– Дядя Дима придет? – прощебетала она, вытирая руки полотенцем. – О, отлично! – Надя положила себе на тарелку парочку колдунов, щедро полила соусом, подумала и добавила еще один.

– Надежда! Не вздумай троллить Тихомирова!

– А я что? – Надя бросила на отца невинный взгляд, в котором ей не было равных. – Он же о-о-очень… – тут Надя закатила очи, – известный юрист. У кого консультироваться, как не у него?

– Надя! Ну, он же в семейном праве ни бум-бум!

– И что? – пожала плечами дочь, вытягивая свои идеальные ножки. Будь она выше ростом, они перегородили бы половину кухни, но и так отцу пришлось перешагнуть ее конечности. – Он же юрист-международник? Должен соответствовать…

Соловьев буркнул что-то под нос про характер старшей дочери. Надя лишь хмыкнула, ловко орудуя вилкой.

– Пока всё лишь подтверждает, что МГИМО круче МГУ в плане подготовки юристов!

– Я с тобой за твой МГИМО точно спорить не буду. – Отец поднял руки в знак капитуляции. – Наелась? Чай будешь?

Надежда отнесла тарелку в мойку.

– Буду, – кивнула она. – А ты все в депрессии?

– С чего это ты взяла? – удивился отец.

– А то я не знаю! – фыркнула Надя. – Если ты три дня не вылезаешь из кухни, забивая холодильник всякими вкусностями, значит, точно на душе у тебя неспокойно.

– Доченька моя… – Отец поставил под струю воды грязную тарелку, вымыл ее и положил в сушилку. Он вытер руки кухонным полотенцем и перебросил его через плечо. – Пора бы знать – мужчины моего возраста, таланта и известности в депрессию не впадают. Это моветон.