У писателя, который не расписался, есть как бы тромб. Когда он рассасывается, писатель становится похож на бога.

Современный человек живет беззаботно, надеясь на загробную жизнь, в которую не верит.

У человека есть только один враг – в нем самом. Это лживое, сластолюбивое, мелочное, завистливое, злобное существо. Оно так и ждет, что человек бросится на кого-то во вне, чтобы подчинить его себе. Сатана – внутри нас. Как и Бог.

Азиатская черта – воодушевление. Против этого на Западе нет оружия. С первыми лучами солнца – вперед, на Запад! И ведь, в сущности, никакой мистики: физика, география, биология и только.

Полчаса достаточны для любого крупного дела.

Потеря пристальности – вот что происходит в эпохи революций и потрясений. И читатель отхлынул от литературы. Американцы, кстати, не могут находиться в кабинетах по одному. Их общение сродни безумию – лишь бы забыться, не вспомнить что-то. Что именно – они сами не знают. Поэтому у них очень убедительны фильмы, где это «что-то» возникает за спиной, как кошмар.

Нужно не только знать свои недостатки, но тут же обращать их в достоинства.

Важно не то, что человек ест, а с каким аппетитом он это делает.

Человек, который искренне и бескорыстно хочет помочь, обычно ничего не может.

Перед тобою бешено мчится поезд. Надо резко оттолкнуться и в полете схватиться за поручни. Таково начало прозы.

Литература – это тоска по несбывшейся жизни.

Красота – часть кожи, выставленной на поругание.

Нет насекомого более ядовитого, чем маленький представитель творческой профессии.

Как ни боится человек смерти, а каждый умирает героически, не отступив.

Посмотрев кому-то в глаза, как будто привязываешь его к себе на эту нитку, поводок взгляда.

Когда мне пытаются сесть на шею, я с готовностью подставляю ее – для того, чтобы человек понял, на что он садится. А вдруг он сделал это нечаянно? И когда он садится удобнее, я без сожаления сбрасываю его и ухожу. Пусть довольствуется грубым смыслом, если не хотел диалога.

Существование высших сил доказывается разгулом низших.

С какого-то момента Россия вместо мускулов стала обрастать опухолями.

Встречая человека, которого давно, несколько лет, не видел, поражаешься – жив! Как будто он остался жить там, давно, и не имеет своей собственной жизни, а только ту, которая связана с тобой.

Почему русский человек так яростно, горько реагирует на тупость окружающих, на их несовершенство? Потому что он в большей степени часть организма нации, чем европейцы. Иначе он был бы счастлив жить среди дураков и негодяев, счастлив своей избранностью.

О степени одиночества надо судить не по жалобам, не по словам. О том, как неинтересны люди, не решаешься сказать никому.

В работе Бога нет лишних движений.

К вопросу о Боге: он или есть, или его нет.

Если он есть, то нет вопросов.

Если нет, то тем более.

Все вопросы в промежутке: или – или.

Но если и там, и там нет вопросов, то как они могут быть здесь?

Я в жизни, как в эмиграции.

В доме великана карлика знобит.

Все проходит. И голод, и наслаждения. Не проходит только предощущение счастья.

Жизнь постоянно вышучивает нас. Но у нее мрачное чувство юмора: от этого ее смеха волосы шевелятся.

В открытое печное устье на огонь можно смотреть часами, как в экран телевизора. С той разницей, что знание возникает принципиально иное.

3 % людей являются генераторами идей. Это очень много. Это так много, что приходит мысль о том, что остальные 97 % эти идеи разрушают.

Где оканчивается упорство и начинается упрямство? Где граница патриотизма и национализма? Кто охраняет целомудрие от ханжества?

Между смешным и глубоким выбора нет – конечно, глубокое. Так же как между смешным и серьезным – конечно, смешное.