Петро прихватил фонарик, и мы отправились к машине. На дворе стояла глухая ноябрьская ночь. Тихо кругом. Угомонился дувший днём сырой ветер; перестал падать снег. Яркие, в золотистых дорогах Млечного Пути, сияли на небе звёзды. Казалось, чем ярче сияют они, тем крепче, ядрёнее прижимает первый настоящий мороз. За то время, которое мы просидели в доме, сковал он накрепко осеннюю, слегка припорошенную снегом грязь. Это позволило мне легко проехать на машине прямо к Петьке во двор. Весь серый и лохматый, неизвестной породы пёс Шарик остался охранять «семёрку», а мы с его хозяином пошли спать.

В доме, пожелав спокойной ночи, Петро удалился в свою комнату. Мне же было постелено в детской, на распрекрасной деревянной кровати.

Раздевшись, лёг я под одеяло. И только теперь понял, как хочу спать! Впервые за последние трое суток уставшее тело коснулось кровати. Больше не хотелось ни о чём думать, серым камнем навалился печальный и крепкий сон.

Предсмертная агония краюхинского колхоза длилась мучительно и неприлично долго. Знали бы те, кто его создавал, чем всё закончится, так не только бы перевернулись, а «волчками» в могилах завертелись.

Семь последних лет руководство не платило рабочим ни копейки. Кряхтели, недовольно пыхтели, а каждое утро упрямо шли на работу доярки, свинарки, механизаторы и другие сельские труженики. «Не может быть, – удивлённо говорили между собой, – чтоб всё не наладилось. Не нужно, что ли, стране мясо, молоко, птица? Покричат, пошумят наверху да и возьмутся за головы».

Не взялись…

Колхозные начальники, видя великую смуту, получив неограниченную свободу, сначала растерялись. Ненадолго. Быстро сообразили, что среди равных появились у них серьёзные возможности стать выше. Вначале аккуратно, а потом настойчивее, наглее начали пользоваться представившимся удобным случаем. За короткое время нажили новые машины, дома, квартиры в городе, прочие блага себе и детишкам.

На колхозных собраниях, выступая с отчётами, в один голос уныло твердили о невыносимой жизни; о том, что вверенная отрасль загибается только благодаря неумелым политикам и резко изменившимся погодным условиям. Люди слушали и верили. А как же не верить своим? Столько лет вместе прожили. Здесь родились, крестились, учились. Родители их на соседней улице жили! Разве такие обманут?

Председателя избрали своего, доморощенного. Именно он вчистую и доконал колхоз. А после сдал еле тёплое краюхинское хозяйство нужным инвесторам, которые за короткий период не оставили от него камня на камне.

Был-жил колхоз, а потом вдруг резко, с треском, словно одряхлевший шов между штанинами, лопнул, бессовестно оголив перед вечными тружениками заднее место. Так плачевно закончилась славная семидесятипятилетняя эпопея коллективного хозяйствования.

Мало кто помнит, но и не все забыли последнее общее собрание.

В сельский, большой и светлый Дом культуры, когда-то построенный ныне разваливающимся колхозом, в февральский полдень пришло около сотни работяг. Мало. Но к тому времени уже было полностью уничтожено животноводство, птицеводство, коневодство; расформированы, распущены кормодобывающие звенья. Остались самые стойкие механизаторы-растениеводы, шофера, работники МТМ и АЗС. Да, пожалуй, зубами впившиеся в тёплые кресла и стулья, добрые десятка три, а то и больше управленцев всех мастей, их замов, секретарей, учётчиков и прочих, перекладывающих с места на место бесполезные бумаги, дармоедов.

Ещё перед собранием, когда мужики нервно курили на широком крылечке ДК, Витя Конопатый, будто невзначай, подтолкнул Петра Суконникова в бок, кивая на пробегавших в зал, разодетых трудяг управления: