– Твоя мать плакала, когда злилась, – сказал Атто. Было слышно, как он усмехнулся. – А злилась она часто.

– Вы знали ее?

– Конечно знал. А кто ее не знал, Асин…

Слезы вновь подступили – к глазам и к горлу. Они душили, щипали и жгли. Но, пряча их, Асин просто смотрела вперед, на зависшее над горизонтом солнце и тонкие рваные облака. Туда, где не было густого, скрывающего все вокруг дыма. Туда, где бились об небо волны и шумел океан, так любимый мамой.

– Она ж приютская. Как я. И Мирра. – Атто рубил предложения, делал паузы. И улыбался словами. – Помню, как ее привели. Я тогда чуть помладше тебя был. Четырнадцать, может. Или меньше. А она – так совсем малая. Ее нашли в океане. Она плыла по волнам, вцепившись в какую-то доску, и орала. Пока голос не сел. – Он замолчал и дыханием взъерошил волосы у нее на макушке. – Так ее и притащили. Маленькую, бесцветную. Она правда была серой. Вся. Кожа, волосы, глаза. Держалась за доску, кричала и плакала, если ее пытались забрать. Позже я сделал из той доски… – Он легонько побарабанил пальцами по плечу Асин, и она обернулась.

Видимо, на коже по-прежнему виднелись следы высыхающих слез. Их Атто легко стер дрожащей ладонью. Уголок его губ дернулся, а в уголках глаз появились морщинки – крохотные птичьи лапки, совсем как у папы. Атто подцепил шнурок на шее, уходящий под ворот рубашки.

– Подвеску? – удивилась Асин.

– Для нее. Маленькое деревянное крыло. Потому что даже киты парили. А она – нет.

– Крыло без птицы, – мечтательно вздохнула Асин, но Атто будто совсем не слушал ее.

– Все думали, что слепая. Она слепая. Марь.

От имени мамы, пусть и неполного, Асин вздрогнула: так давно оно не звучало, будто было запретным.

– А потом что-то изменилось. Серый цвет ушел, а глаза – яркие такие, любопытные, знаешь, – стали все изучать. Правда, своеобразно. Дралась она часто. Прямо в лицо. – Атто выбросил вперед кулак – Асин чудом успела отпрянуть, а плечи его затряслись от беззвучного смеха. – Такая она была девчонка. А если ругали, скалилась и плакала. И убегала к краю острова.

Он замолчал. Порылся в карманах, в которых что-то шуршало, постукивало и перекатывалось, вытащил оттуда поломанную травинку, пахнущую, как и вся его одежда, Железным Городом, и сунул в зубы. Асин в нетерпении затопталась. Слезы высохли, и она глянула на Атто снизу вверх, надеясь на продолжение истории. Но в тишине слышалась только далекая ругань членов команды да свист ветра над головой.

– А что было дальше? – все-таки осмелилась спросить Асин.

– Разве Джехайя тебе не рассказывал? – удивился Атто. – Марь… ее же назвали Маритар, потому что она была дикая, как волны, и такая же дурная. В общем, больше всего Марь злило, когда ей говорили, что у нее нет никого. Она кричала, хваталась за голову. На людей бросалась. Мой нос до сих пор свистит после ее удара. Ей тогда под руку попалась какая-то деревяшка. Ну, я ей, конечно, сказал, что тварь она. И пожелал сдохнуть, – неловко добавил он и пожал плечами. – Потом, естественно, ходил извиняться. А она тихонько так ответила, что придут за ней. Придут и заберут.

Сердце вдруг сжалось от пронзительного знакомого звука. Так скрипит дверь родного дома, которая открывается лениво и медленно, так с трудом катится старенькая телега, везущая на Рынок вкусности. Так поют киты, эти добрые великаны с блестящими гладкими спинами. Как в детстве, Асин легла грудью на фальшборт, перегнулась через него, посмотрела вдаль и за белым пенным кружевом, взлетающим в воздух, увидела их. Далеких, черных, ловящих солнце. Свободных. Так давно не говоривших с ней. Они поднимались из воды, помогая себе широкими плоскими плавниками, кружились в одном лишь им понятном танце. С раскрытым ртом Асин наблюдала за ними, пока Атто не схватил ее отцовским жестом за шкирку и не оттащил подальше.