Дядя Старика состоял в рыбацкой колхозной артели, ловил рыбу. Корюшку, ряпушку, миногу, окушков, плотву. Зимой чинил сети и бураки. Бураки – это такие плетенные конусообразные корзины, куда любопытная рыба заплывает, а вот выход найти из узкой горловины ума не хватает. Минога была настоящим объедением – в жареном виде, в супе, маринованная…

В то время рыба в Неве еще водилась. Как и другие члены артели, дядя сдавал улов на продажу.

Работа была тяжелой, день на день не приходился. Старик видел, когда дядя брал его на промысел с собой, как тот раз за разом вытягивал пустые мокрые мережки… Однажды, поздней осенью, дядя упал из лодки в воду. Стремнина едва не затянула его, но он чудом спасся, смог выплыть, выбраться на противоположный берег… Лодка позже нашлась.

Бедновато тогда жили, но на еду хватало, никто не жаловался: такое было время…

Из развлечений был телевизор с линзой (для увеличения изображения). К нему придвигали стулья, садились тесно, вытягивали шеи, – мешали головы впереди сидящих, – чтобы что-то увидеть на черно-белом экране.

И, конечно, подарком почитали походы в булочную, куда Старик ходил с сестренкой и младшим братом. Бабушка давала денег на батоны и французскую булку. Как же восхитительно они пахли! Свежие, ароматные французские булки сводили с ума, удержаться, чтобы не отломить кусочек, съесть по дороге, было невозможно. Бабушка не ругала, но и не хвалила за самоуправство.

Бабушка была настоящей: и строгой, и доброй. В войну помогала штабистам 55-й армии, которые квартировали в здании школы. Была там своей, незаменимой. Никогда не унывала, приговаривая, учила: а ты, дорогой, не принимай все близко к сердцу…

Что еще из милых подробностей детства осталось в памяти Старика? Пожалуй, мороженое на палочке, шоколадное эскимо, лимонад-ситро, ириски «золотой ключик», квас… Все это было доступно, но не каждый день. Детей не баловали, да они и сами понимали.

Во дворе дома был огородик, с грядками под морковку и другую зелень. В дальнем углу стоял сарай, рос крыжовник, смородина, черная и красная. Понятно, лакомились, когда приходила пора. Чуть дальше лентой вилась речка Мурзинка. По весне она превращалась в полноводный поток, затопляла подступы к огородику. Тогда ловились щурята, щучья молодь, практически голыми руками.

…Реку Неву от домов отделяла неширокая, засыпанная гравием дорога. Вниз вели кособокие, с провалами, ступеньки короткой лестнички, упиравшейся в причал для лодок.

Лодки были просмоленные, рыбацкие, в основном, но встречались и легкие прогулочные. Их привязывали-чалили, крепили морским узлом к столбикам, торчащим из воды, толстенными канатами или железными цепями. Опасений, что своруют, не было, своим доверяли, хотя кое-кто все же вешал на лодку замок. Лодка могла сама по себе отвязаться и уплыть при большом волнении, когда по Неве проходили крупные суда – вот и все.

Нева была здесь широкой, судоходной, от берега до берега метров, наверное, не меньше, чем триста или четыреста, с сильным течением. На тот берег заплывать на лодках боялись – унесет… Плавали на веслах вдоль берега, до сада «Спартак» и обратно. Управлять тяжелой посудиной было непросто, но гребля – прекрасный вид спорта, закаляет характер, крепнут мускулы. А мозоли… что мозоли? – пройдут.

Сад «Спартак». В саду «Спартак» проходили футбольные матчи на первенство города. Можно было «попасть» на Бурчалкина-Выручалкина, Завидонова, Храповицкого, Морозова… Соблазняла возможность пробраться на стадион «водой», без билетов, но пользовались этим редко, было совестно. За одну из команд играл сосед по дому, его почему-то все звали – Пушкин. За внешнее сходство, наверное. Ребята были горды, что у них такой сосед, и болели за него, хотя он и числился в дубле, и вообще считался шалопаем, потому что не работал. Во дворе дома они натягивали рыбачью сеть вместо ворот, полем служила огромная стальная плита, невесть как сюда попавшая. И «стучали» по резиновому детскому мячику пока не надоест.