Я схватила ее за юбку и насильно усадила рядом. И обняла. 
Ее муж не был одет в жилет, тот на нем не сошелся, и мужчина просто отбросил его в сторону… 
И теперь не было ни одного шанса, что его удастся спасти. 

В этот момент от затонувшего «Титаника» пошла огромная волна, и нашу лодку закачало на ней, словно в девятибалльном шторме. 

Дальше я ничего не помнила. 
Мы сидели с рыжеволосой женщиной, обнявшись, обе плакали и держались друг за друга, словно были самыми близкими, самыми родными… 
Не знаю, сколько прошло времени, когда я подняла голову, огляделась…
И не увидела в темноте ни одной лодки. 
Вообще ничего. 
Только чернота. Только ночь. 
И мы, словно в Ноевом ковчеге, затерянные среди волн. 

8. Спасение

- И вот, представляете, Роберт неожиданно заходит в гостиную, где я мирно сижу за вышиванием, и говорит: «Я видел тебя на улице, с молодым человеком!», а это газетчик, я просто газеты покупала к завтраку! А потом он берет подтяжки, складывает их этак вдвое… Ну, я уже ждать не стала, как побежала на второй этаж!

Бормотание Мадлен, уже успокоившейся и опять ударившейся в воспоминания о счастливой супружеской жизни с месье Борчиком, убаюкало меня, несмотря на ужас ситуации и пронизывающий холод. 

Сквозь ее рассказ я слышала, как ругались мужчины, в очередной раз выясняя, в какую сторону грести, как пытались с ними обсуждать этот вопрос женщины… 

Я ничего не хотела обсуждать. 

Мы находились в открытом море, по моим наблюдениям, уже целую вечность, я  давно не чувствовала своих ног, и радовалась только, что пальто, купленное в Париже Диким Даниэлем, был длинным и теплым. Меховая горжетка служила исключительно декоративным целям и не добавляла тепла, но , по крайней мере, под нее не задувало. У некоторых моих спутников ситуация была гораздо хуже. 

Особенно страдала от холода маленькая девочка, хотя  мать ее и прижимала к себе, стараясь согреть теплом своего тела. 

Но одежда у них обеих была скудная и явно не для путешествия по волнам. 
Ребенок плакал, мать ничем не могла ей помочь, она и сама посинела от холода. 

Не выдержав, я неловко расстегнула пальто, выпростала из рукавов руки и прямо под ним сняла теплую блузу от дорожного костюма и теплую русскую шаль, доставшуюся мне в подарок от самого Дягилева. 
Ветер мгновенно проник под распахнутые полы пальто, и я  тут же промерзла до костей. Быстро запахнув полы,  протянула блузу и шаль женщине. 

- О… Спасибо вам! Спасибо! 

Она начала торопливо кутать малышку, хнычущую от боли в руках и ногах. 

- Разотрите ей ножки и обмотайте шалью, - посоветовала я, вспоминая, как сама мерзла зимними парижскими ночами в своей плохо отапливаемой каморке. 

- Ох, добрая вы душа, Анни, - покачала головой Мадлен, - вот и мой месье Борчик был…

Я плотнее запахнулась в пальто, сунула руки в рукава и прижалась к рыжеволосой болтушке, бессовестно пользуясь теплом ее тела. 

Закрыла глаза, стараясь вспомнить что-то приятное. Отвлечься от ужасающего холода, тяжелого плеска волн за бортом и мыслей о скорой смерти. 

Вспоминался все тот же холодный Париж. 
Правда, тогда я не мерзла. Некогда было мерзнуть. 
Дягилев принял меня во второй состав, на подтанцовку к примам. 
Как я радовалась, Боже мой! 
Не каждая танцовщица имела возможность видеть в живую, да еще и репетировать в одном помещении с такими яркими балетными звездами, как Павлова, Карсавина, Больм, Нижинский! 
Это был незабываемый опыт, непередаваемые ощущения! 
У меня эти люди вызывали одновременно восхищение, страх, зависть и отчаяние. 
Последнее – потому что, глядя на них, я отчётливо понимала, насколько прав Артур. Мне никогда не достичь их высот.