Вплоть до следующего дня я пребывала в приподнятом настроении, не замечая, как летело время, – настолько заворожила меня моя младшая воспитанница. Девочка, которая вышла из дома вместе с миссис Гроуз, с первого взгляда показалась мне прелестным созданием, и я от души порадовалась счастью иметь такую ученицу. В жизни не видела я более красивого ребенка и с удивлением подумала, почему ее дядя ничего не рассказал мне о ней. Ночью я почти не сомкнула глаз – слишком велико было возбуждение минувшего дня: помню, я сама не понимала, почему не могу справиться с волнением, – оно не покидало меня, как и чувство изумления от радушного приема. Просторная, с красивым убранством комната, одна из лучших в доме, внушительных размеров парадная кровать – по крайней мере, такой она мне показалась, – высокие зеркала, в которых я впервые увидела себя в полный рост, – все поразило меня несказанно, но более всего удивительная прелесть моей маленькой подопечной. Впрочем, были и другие неясные ощущения, оставившие смутный осадок в душе. К счастью, я сразу же поняла, что с миссис Гроуз мы поладим, хотя, признаться, в дороге с беспокойством ждала встречи с нею. В первые минуты знакомства одно лишь могло бы насторожить меня – моему приезду были необычайно рады. Уже через полчаса я заметила, как радовалась мне миссис Гроуз, эта полная, спокойная, опрятная, пышущая здоровьем женщина с простым лицом, и как она старалась не показать своих чувств. Я с легким недоумением подумала, для чего ей понадобилось это скрывать, и прежние подозрения, тревожные предчувствия вновь шевельнулись во мне.

Нет, успокаивала я себя, лучезарная красота малютки не может предвещать ничего дурного – ее ангельски прекрасный образ, отгоняя сон, стоял у меня перед глазами. Я не раз поднималась с постели и бродила по комнате, пытаясь осмыслить увиденное и представить, что меня ожидает. Стоя у распахнутого окна, за которым исподволь занимался ранний летний рассвет, я старалась разглядеть ту часть дома, какая была видна из моей комнаты, внимала первому робкому щебету птиц, разгонявших ночной сумрак, и прислушивалась, не повторятся ли странные звуки, раз или два долетевшие до меня. То не были голоса природы, и раздались они – так мне почудилось – не снаружи, а внутри дома. Сначала я как будто услышала далекий детский крик, а потом невольно вздрогнула, когда явственно различила чьи-то легкие шаги в коридоре за дверью моей комнаты. Пустое, решила я, скорей всего, обман воображения, и, поначалу не придав значения этим смутным ощущениям, вспомнила о них позднее в свете, а вернее сказать, во мраке последующих событий. Я не сомневалась, что отрадная обязанность опекать, учить, «лепить» такого ребенка, как маленькая Флора, могла наполнить жизнь высоким смыслом. Мы договорились с миссис Гроуз, что Флора будет спать у меня, – ее белую кроватку уже перенесли в мою комнату. Отныне на меня ложились все заботы о ней, и только в эту ночь она последний раз оставалась с миссис Гроуз. Мы рассудили, что так будет лучше, – ведь девочка меня еще совсем не знает и, естественно, немного дичится. Но скоро, как только пройдет ее робость, она полюбит меня. Самое удивительное, малышка откровенно признавалась, что стесняется своей новой воспитательницы, и, нисколько не конфузясь, с прелестной серьезностью, заставлявшей вспомнить божественных младенцев на полотнах Рафаэля, выслушивала наши ласковые укоры и просьбы быть умницей. А тем временем я сама проникалась горячей симпатией к миссис Гроуз, видя, какое удовольствие доставляло ей мое восхищение девочкой, ее красотой. Мы сидели за ужином, на столе горели четыре высокие свечи, и из-за них глядело личико моей ученицы, восседавшей в детском фартучке на высоком стуле за чашкой молока с хлебом. Само собой разумеется, на определенные темы мы могли говорить лишь намеками, весело переглядываясь.