Будто огнем обожгли слова Медведя. Я попытался вырваться из капкана мощных пальцев дядьки, но он очень крепко сжимал мое плечо.

– Ты слишком долго отстранялся от всех, держал дистанцию с другими людьми, боясь зародить в душе хоть каплю добрых эмоций. Пора прекратить это. Я не устоял под гнетом Андрея. Но ты не я. Ты смог не попасть под его влияние. Ты сильнее, чем думаешь, а значит, у других нет над тобой власти.

Я внимательно слушал Медведя, смотря ему прямо в глаза, и видел в них пляшущие искры назидания и силы. Как не пытался, я не мог припомнить, видел ли когда-нибудь подобное в облике дядьки раньше. Скорее всего, такого в нем не было никогда, и в этом Медведь не походил на отца, пытавшегося вести меня за руку. Он просто следовал всегда рядом, а я двигался вместе с ним. Мне приходилась по нраву такая дорога и мой попутчик, и по большей части потому, что было самостоятельным выбором. Но сейчас меня вновь пытались в чем-то убедить, и подобное совсем не радовало.

Я напрягся, и в этот раз со значительной силой рванул из мертвецкой хватки Медведя. Дядька резко перестал говорить, и в удивлении замер. Видимо он сразу осознал свою ошибку, и решил резко прекратить тот напор, которым чуть не сбил с толку, постепенно превращаясь в настолько не любимую братскую копию. Он мягко улыбнулся мне. И почему-то от этой улыбки по спине пробежали мурашки.

– Прости. Я ни в коем случае не хотел на тебя давить, и уж тем более заставлять что-то делать. Будь у меня больше времени, я бы мог все вкрадчиво и толково объяснить. Я, конечно, надеюсь, что это не последняя наша встреча, но и не берусь утверждать обратного. А потому мой долг донести до тебя то, что я должен был сказать еще десять лет назад. Я ни о чем не жалею в своем прошлом, и лишь одна вещь действительно не дает мне покоя, – Медведь нахмурился и медленно вздохнул. – Я не взглянул на мир по-другому. Не рассмотрел его иную сторону. За вечным противостоянием брату я не замечал, во имя чего противостою. Я брал от жизни даже слишком многое, а главного так и не вкусил. Моя жесткая оппозиция застила глаза, и не давала ощутить то, что наркотики с таким упоением пытались мне заменить. Я не понял эту жизнь, и не хочу, чтобы ты пропустил нечто важное в своей. И если не веришь мне, то поверь хотя бы ей.

Медведь широко улыбнулся, вновь сверкая просветом, в том месте, где должен был быть правый резец.

– Серьезно, давай же, – дядька сцапал меня за запястье. Я не оттолкнул его руки и даже не попытался высвободиться, хотя и не представлял, что затеял Медведь. – У нее есть шанс не повторить ни той дури, что творил я, ни той ерунды, которой пичкал нас всех Андрей. Как и у тебя.

Я не понял, как это произошло. Только что мы с Медведем стояли в хорошо освещенном белом коридоре, и перед нами преградой зияло плотное стекло чуть ли не во всю стену, отделявшее детей от всякого, решившего поглазеть на них. И вот этого стекла уже нет. Вернее, оно не пропало совсем, растворившись подобно легкому миражу в пространстве. Оно осталось на месте, вот только совсем по другую сторону от нас. Мы же с дядькой погрузились в полумрак чистого просторного зала, наполненного запахом столь непривычным для моего носа, что я оторопел. Я с легкостью распознал в нем типичные для больницы примеси, но также абсолютно ярко ощутил незнакомый мне доселе аромат. Ну конечно, откуда же мне было знать, как пахнут младенцы.

– Смелее, они не кусаются, – дядька дернул меня за рукав и, ухватив под локоть, потащил между пластиковых колыбелек, прямиком к нашей Лерке. А я ведомый своим родственником, покорно шагал за ним, успевая рассматривать по дороге маленьких кряхтящих малышей, изумляясь при этом от всего, что со мной происходит.