Она пошла к двери. Мне невыносимо захотелось закричать, что я люблю её, чтобы она не уходила и всегда была рядом. Но моя нерешительность не позволяла этого сделать. И всё же я решился:

– Татьяна Васильевна, – и тут я опять сказал не то, на что уже был готов, – спасибо Вам и Александру Ивановичу. Извините! Я вам праздник испортил.

– Хм, Татьяна Васильевна! – ласково, с лёгкой иронией повторила она и хихикнула. Повернулась ко мне ещё раз и пожелала поскорее встать на ноги.

– Выздоравливай давай. А я Таня, просто Таня, тебе можно. Я же сестричка.

Мне неимоверно хотелось обнять её, крепко-крепко прижать её к себе. Но, конечно, я не решился. Я и корил себя за это.

Таня ушла.

Мужчина? Салага, пацан пятнадцатилетний! Вопрос тут же решился. Она просто взяла на себя ответственность присмотреть за мной: обещала ведь моей бабушке. Вот и исполняет. Значит она хорошая и добрая! И красавица. Мне бы такую девушку.

С такими мыслями я лежал с закрытыми глазами в ярко залитой Солнцем комнате. Этот Солнечный Свет запустила Таня. Нежная, ласковая и красивая девушка. И правда, захотелось жить.

Ещё вчера мне Солнце нанесло удар по голове, разбило нос до крови и ошпарило спину, а теперь своим Светом радовало и призывало к жизни.

Я теперь любил! Я влюбился в красивую девушку! Так почему надо стесняться сказать об этом любимому человеку! Но почему же это чувство с болью отдаётся в груди? Неужели любовь и боль неразделимы? Больно, наверно, пока не скажешь о своей любви любимому человеку. И теперь я ругал себя за свою нерешительность. Мне не хватило смелости. Пусть бы знала, что люблю её. Кому неприятно знать, что тебя любят? И что зазорного и постыдного для человека, который любит? Такую девушку просто невозможно не любить. Пацан я, а не мужчина. Девушке сказать побоялся.

Так я настраивал себя и решил, что при первом же удобном случае скажу ей об этом. Когда же только он будет, этот случай?

Дверь в комнату приоткрылась. В комнату с мурканьем ввалил кот. И прямиком ко мне. Стал тыкаться мне в лицо своей усатой мордой. Завершив процедуру приветствия, он улёгся рядом со мной. Вообще то, бабушка не пускала его на кровать и мне не разрешала баловать его. Бока его были подозрительно раздутые. «Сытый», – подумал я. Он завёл свою «машинку» и мы на пару провалились в сон.

Я не слышал, как Таня ушла на работу.

– Виталька, ты вчера всё окучил? Как на жаре-то работал? И воды мало взял и без еды.

Это бабуля пришла. В комнату не заходила, а только открыла дверь и разговаривала с кухни, нудно шелестя какой-то бумагой.

– Язви его в душу мать, – смачно выругалась она, – ну не сволочь ли!

Я сразу понял, кого так окрестили. Видимо, кот опять что-то спёр. Рядом со мной его уже не было.

Бабуся появилась в дверном проёме. Несмотря на дикую словесную тираду, лицо её было добродушным. С проделками кота она уж давно смирилась. У них была какая-то своя дружба. Он любил сопровождать бабушку в сарай или выносить мусор, сопровождал её, когда она шла в магазин напротив нашего дома. Я до сих пор не понимаю, как бабушка выдрессировала его, чтобы он не тащился за ней через проезжую часть, а сидел в сторонке под тополем и ждал её.

– Я ночью заходила домой, фарш выложить, чтобы растаял. Беляшики постряпать утром хотела. Да тебя проведать забегала. Скажи спасибо своему мохнорылому дружку – поел ты беляшиков! Сожрал почти полкило фарша. Не дожрал, гад, остатки опять вон под лежанку свою зарыл. И как столько в него лезет?

Наконец бабушка замолчала.

– Ба, а ты знаешь, что такое мохнорылый? – я еле сдерживал смех, боясь, что снова заболит голова.