– Похвально, – усмехнулась Анна, – но у меня с собой нет диктофона, вы распинаетесь зря, я вовсе не обвиняю вас в варварских методах.

– Просто я очень не желаю прописывать тебе более сильные средства… Мне советуют коллеги, но я хочу обойти способы, которые…

– От тех таблеток я не могу рисовать.

– Именно, – Охрименко приподнял указательный палец. – А рисуешь ты очень неплохо! Да что уж там, очень хорошо! Но, заметь, эта способность к творчеству вернулась к тебе именно здесь, в клинике.

Анна сочувственно улыбнулась, то ли сочувствовала себе несчастной, то ли профессору, который зря, как она уже сказала, распинался.

– Меня беспокоят твои приступы. Такие, например, как прошлой ночью.

– Ладно, все! – махнула рукой Анна, зрачки ее заметно сузились, и без того светлые глаза стали чуть ли не прозрачными. – Вам надо что, товарищ доктор? Хотите знать мои сны?! Сами-то свои помните? Нет? Чего так? Ах, ну да, большинство снов мы забываем, когда просыпаемся!

Анна равнодушно бросила взгляд на профессора и на лице ее начала прорисовываться надменность. Не успел Охрименко что-то сказать, как Анна, приподняв руку, прервала его на полуслове и произнесла:

– Мне снилось, профессор, как я ходила по даче, день был такой солнечный… Затем я зачем-то полезла на крышу… Поставила стремянку и полезла. Дом невысокий, но по лестнице пришлось подниматься очень-очень долго. Ну, вы сами знаете, профессор, в сновидениях такое бывает, когда не сходятся габариты. Ну, в общем, я поднимаюсь, поднимаюсь… Десятая ступенька, двадцатая, крыша уже близко, рукой можно дотянуться… И тут хрусть! Ступенька, трещит под ногой, и я лечу вниз. Хватаюсь руками за воздух, за пустоту, но понимаю, что конец мне. Долго так лечу, крыша от меня отдаляется все дальше и дальше, прищуриваюсь так крепко в ожидании сокрушительной боли, кусаю губы. Осознаю, что вот-вот спиной о землю ударюсь, вот-вот столкнусь… И просыпаюсь.

Охрименко не дышал, бледный он сидел и смотрел в стол, часто моргая. Ощущение сильнейшего дежавю било пульсом в его висках. Уста Анны полностью озвучили его собственный сон этой ночью, который он внезапно вспомнил. Ему действительно это снилось. «Черт возьми, – думал он, – мне и вправду это снилось! Дача, солнце, стремянка, крыша, хруст под ногой, ловлю воздух, падаю, лечу!» Он изумленно глядел на Анну, в голове у него выстреливали десятки мыслей и попыток понять, как она проделала такой трюк.

– Что это вы так побледнели? – произнесла пациентка, властно подняв голову и медленно поднимаясь с кресла. – Вы спросили, что мне снилось, я вам вроде как ответила. А на вас теперь прямо лица нет, неужто вам снилось то же самое? Хе-хе, – стоя перед профессором, Анна загадочно ухмылялась. – Говорят, профессор, если сны совпадают, то это любовь. Я бы рада, профессор, влюбиться в вас, но вы сами сказали, что мне нужен кто-то моложе.

Облокотившись на стол руками, она стояла перед Охрименко, словно грозовая туча, нависшая над цветочным полем. Несмотря на первоначальную уверенность в своем врачебном доминировании, сейчас он чувствовал себя маленьким и беспомощным, а его пациентка, словно гигантская скала, упираясь в самое небо, мрачной своей тенью давила на него. Он ощущал, что тонет в ее плотной тени. Ему было что сказать, он мог с легкостью откинуться на спинку кресла и промолвить что-то о ее развитой интуиции и умении внушать свои соображения, о необходимости принимать какие-то препараты; мог быстро вернуть ее назад, в статус страдающей недугом, тяжелой пациентки с острой формой шизофрении.

Но он не мог сказать ни слова – они мешались прямо на языке. Все его умозаключения и решения становились липким, в ее металлическом взгляде мысли его спутывались воедино, в бессмысленный несуразный комок.