Почти белые песочные бычки, обитавшие в Азовском море, считались деликатесом. Эту сладкую рыбку ловили на черноморскую креветку, которой было навалом. Вёдра с креветкой стояли вдоль бортов, и мы едва успевали нанизывать крючки. В общем, рыбалка была невыносимой не только от изобилия рыбы, но и из-за того, что приходилось без остановки вытаскивать леску, снимать бычков, нанизывать креветок – и так без продыху. Большие бадьи были переполнены серебристой трепещущей рыбой. Я уже не могу вспомнить, сколько это безумство продолжалось. Вскоре мне было велено покинуть верхнюю палубу,и я снова оказался в тесной каюте.

Только потом из разговора дяди Вити с мамой я узнал, что поход был не за бычком, а за белугой, а если ещё точнее, то за чёрной икрой. Кто бы стал гнать сейнер с командой в штормовую погоду за тонной сладкой рыбки? Стало быть, вылазка была браконьерской. Всё получилось жёстко, по-мужски, без всяких удобств, но я был очень доволен и благодарен своему отчиму за то, что он умудрился взять меня туда, куда детям было нельзя. Я благодарен ему ещё и за то, что ни при каких обстоятельствах он не ругал меня и даже не повышал голоса, и, разумеется, он никогда меня не бил. Из него мог бы получиться настоящий отец. Со временем я осознал, что был жесток по отношению к нему, прежде всего тем, что воспринимал как совершенно чужого и ненужного мне человека. Только спустя время я стал понимать, что отчим мой был простым и добрым, не таким как отец.

Взрыв

Прошёл ещё один год и ещё одно лето.

Над головой пролетела, шелестя крыльями, птица с серебристым оперением. Она легонько коснулась меня. Из-под её крыла хлынул воздушный поток, и я очутился в его тёплом течении. Высокое небо было синим и чистым и, как мне показалось, нуждалось в облаках. Огромная, необъятная тишина окружала меня, и эту тишь пронизывал металлический тонкий звук. Брат стоял напротив, а между нами зияла воронка. Сквозь потёки тёплой влаги я видел его лицо, покрытое кровью, сажей и землёй. Он смотрел широко распахнутыми глазами. Белки глаз светились. Своею белизной они могли бы соперничать только с отсутствующими в тот день облаками. Он был удивлён и испуган. Он пытался что-то говорить, но я, ошарашенный тишиной, ничего не слышал. По шевелению губ я отчётливо смог прочитать только одно слово: «Павлик». Он настойчиво произносил моё имя. Потом стал кричать так же беззвучно и всем своим видом показывал, что я должен следовать за ним. Безмолвный крик и зовущее движение истерзанной осколками руки заставили меня очнуться, и я, насколько было возможно в тот момент, сосредоточился.

Я не чувствовал ни ног, ни земли, и тогда я ещё не знал, что осколок мины угодил в рот и что рассеченные губы вывернулись наизнанку и из меня текла сладкая кровь. Бежать в таком состоянии было легко, словно по облакам. Так можно было передвигаться только во сне, но это был не сон. Удивительное состояние. Я плыл по мягкому травянистому полю, а затем по тропе вьющейся вдоль огорода. Мимо пустых грядок, круглых вишнёвых деревьев и оград, обтянутых старой рыболовной сетью.

Тропа была длинной, вязкой и какой-то ватной, в то же время пружинящей, а движения были замедленными и плавными.

На самом деле всё происходило гораздо быстрей, как это бывает в настоящем времени. Но я был в другом времени, в другом пространстве, где все предметы и я сам имели иную структуру.

Если бы я смотрел на себя со стороны, как бегу с поля, что за огородом, потом по тропе и через двор до калитки, а от калитки до дороги – это ещё метров пятнадцать, то наверняка бы заметил, что времени на это ушло две-три минуты.