Дни и годы тянулись черепашьими шажками, и чтобы стать взрослым, нужно было прожить целую вечность. Именно тогда я узнал, что слёзы солёные как морская вода.

Переживания приходили на ночь и не позволяли уснуть сразу. Помню, как в тёмной комнате кутался в одеяло и украдкой смотрел на дверь, из-под которой пробивался луч света и слышался тёплый голос мамы. Мне хотелось подойти к двери, приотворить её и впустить опутанный запахом молока мамин голос. Я сожалел о том, что не могу спать рядом с ней, что я не могу стать маленьким и поместиться у неё на руках, уткнувшись в грудь. Слушать родное дыхание и спать под ровные туки её сердечного механизма. Вместо того чтобы блаженствовать, я находился в комнате совершенно один.

Днём были похороны. По дороге шла процессия с оркестром. Когда такое случалось, я подбегал к забору и смотрел. Музыка была тревожная, и хотелось заткнуть уши. А ночью, страшась тёмных углов, в которых что-то шевелилось, я укрывался с головой и, приподнимая уголок одеяла, смотрел на свет, льющийся из-под двери. В один из таких вечеров, вдруг появлялась мысль о смерти. Наверное, умер старый человек, но ведь он был молодым когда-то, а теперь его не стало.

«Как же так, – думал я, всматриваясь в тонкую струйку света, льющуюся из соседней комнаты, – неужели моя мама тоже умрёт, и брат мой и сестра, и все умрут, и что тогда будет? Я останусь совершенно один? Но это же невозможно!»

Эти мучительные мысли не были наивными, ведь они были настоящие. Мне не хотелось, чтобы мама умерла, и я пытался найти способ предотвратить её смерть, но ничего не получалось. Всё было тщетно, однако появилась надежда. Это – то единственное, во что можно было поверить.

Я подумал тогда, что только учёные люди могут придумать лекарство от смерти, ведь они смогли создать самолёты, ракеты, танки и всё остальное. Наверняка они уже работают над этим, ведь у них тоже есть мамы и братья, и сёстры. Только бы скорей, скорей… Эта мысль ободрила меня и даже немного успокоила, но сомнения были: а вдруг не успеют? В конце концов, в пылу переживаний я понял, что не верю в учёных и что всё напрасно.

Я точно знал – это обязательно произойдёт и нет никакого спасения. Неоспоримость этого факта приносила невыносимую душевную боль. Это будет с каждым из нас. Стало понятно, что и я умру, и меня не будет. И эти мысли витали надо мной, словно коршуны с распущенными когтями и пугали до тех пор, пока сон не забирал меня в свой мир. Неужели нельзя сделать так, чтобы я не умер, мама не умерла и чтобы вообще никто не умирал? Я плакал.

Изрядно помучившись, я подумал: «Раз мы все умрём и я тоже, то это надо сделать, чтоб не просто так, а красиво. Прежде чем умереть, нужно совершить подвиг. Спасти, например, кого-нибудь или ещё что-то очень важное совершить, ну, чтобы не зря умирать.

Передо мной всплывали образы настоящих героев из телевизионных фильмов про революцию. Например, про Павла Корчагина или ещё какого-нибудь коммуниста, в которого стреляют трусливые враги, а он всё никак не может упасть, потому что он сильный и никого не боится. Примеров для подражания было предостаточно.

Через несколько дней эта напасть исчезла, как будто и не было ничего. Все переживания прошли, и лишь мысль о правильном умирании ещё долгое время жила во мне и уже не вызывала страха. Главное, чтобы не зазря.

В своей первой жизни я плакал всего три раза. Первой жизнью я называю период, о котором пишу в этой повести, от своего дорождения – до четырнадцати лет, а точнее почти до четырнадцати с половиной. А если считать по событиям: то от пожара – до любви.