Кто и как смог высечь в камне столь сложные изображения такого колоссального размера? Ингольв поразился масштабам и хитрой задумке – действительно, чтобы добиться иллюзии сменяющих друг друга картин, камень пришлось выдалбливать в разных направлениях. И только короткий час закатного солнца раскрывал рисунок в полной красе. Днем это наверняка была простая серая скала. Боясь упустить хоть что-то, юноша просидел все время, что оставалось до полного угасания жизни изображенных на скале сюжетов, не отрываясь глядя на скалу. Когда солнце нырнуло за верхушки деревьев, волшебство рассеялось. Сейчас волшебные картины казались просто мешаниной неровных уступов и выбоин. Синие тени быстро захватывали пространство, будто сползая с северного края долины.

Опомнившись, Ингольв принялся собирать хворост и разводить костер. Ночевать без огня не стоило, в любом случае, но даже мимодумно собирая ветки, чиркая кресалом, раздувая рыжие лепестки огня, подсовывая сухие клочки мха в разгорающееся пламя, он мыслил только о картинах на скале. Увиденное поразило его до глубины души – и он раз за разом крутил перед мысленным взором сюжеты, рожденные тенями и прихотью неведомого мастера. Кто такое чудо сотворил – люди или боги? Или – и те и те вместе? Хотелось всю ночь сидеть, смотреть на звезды и в костер, играть на мунхарпе и заново припоминать, что еще разглядел он в живых картинах на этой скале. Он очень боялся что-то забыть, хотя и не очень понимал, почему это так важно. Собственно, так он эту ночь и провел, лишь под утро сморенный сном, и потому проснулся непривычно поздно. Расцветает ли скала новыми узорами на утренней заре, он так и не узнал. Почему-то Ингольв понял – ему это и не нужно. И еще – вот теперь он точно может идти обратно, возвращаться домой, рассказывать об увиденном. И даже приукрасить захочется лишь совсем немного – чтобы только дать понять, что же испытал он, разглядывая неведомое, непредставимое творение. Он скажет – люди и боги вместе приложили руки к этому. И будет неожиданно прав. Да и, честно сказать, иначе Ингольв и думать уже не мог, ибо по-другому в голову увиденное не влезало вовсе никак. Что этот вывод его самая натуральная правда, узнает он позже, но, конечно, узнает.

Обратную дорогу Ингольв почти не запомнил. «Колодец» неожиданно сжалился над алчущим Посвящения, выплюнув под ноги юноше тропинку, приведшую его – неожиданно – к месту его стоянки, сделанной несколькими днями ранее, той самой, где он видал водящих хоровод иръян. Это тоже было немного странно, но для себя Ингольв решил, что, верно, речка уходила дугой вокруг того необычного места со скалой в узорах, и что, не потеряй он лодку и двинься дальше по воде, ничего такого он бы не нашел и не увидел. «Все к лучшему» – заключил юноша про себя.

До дома оставалась пара ночевок. Ингольв понял, что ужасно волнуется – гораздо сильнее, чем когда уходил в свое небольшое странствие. «А вдруг я не найду нужных слов – объяснить, почему призрачные картины, оживающие на закате, показались мне так важны?» – задумывался он иногда. Впрочем, всласть потерзаться сомнениями ему не дали – на следующий день, когда он сворачивал ночной бивак, в кустах послышался такой отъявленный треск и шум, будто через них ломился молодой лось. Но лесная чаща исторгла не лося, но – неожиданно – Вильманга! Друг-погодок, ушедший с ним в один день на последнее испытание Посвящения! Точно он – его темно-синий плащ, его мареновая рубаха, да шаровары в репьях – он всегда лез напролом, брезгуя обходить заросли. А лицо начищенной медной плошкой сияет, даром что длинные светлые волосы, увязаные в косицу, безнадежно разлохмачены, да на щеке длинная царапина.