Звезды, крупные и ясные, как всегда на исходе лета, часто усыпали небо, мерцая и по временам подмигивая неведомо кому. Это было красиво, и юноша смотрел в небо долго, гадая, кому же все-таки шлют привет переливчатые небесные огни. Так ничего и не надумал, зато сказок про то припомнил всяких – уйму просто. Был бы с кем-то, так и вслух рассказать недурно было бы даже, но спутников у него не было. Не сойкам же рассказывать! Да и те уже спят, а у ночных птиц – свои песни-истории, человечьи им ни к чему. Спать же Ингольву, тем не менее, пока не хотелось. Он подтянул к себе поближе поясную сумку – ее вместе с остальным снаряжением он снял еще перед разведением костра; порылся, достал мунхарпу1. Первый глубокий звук разлился по лесу, как капля смолы по коре истомленного жарой соснового ствола – неспешно, тягуче. Затих. Второй удар по стальному язычку мунхарпы, третий, все быстрее – юноша закручивал хитрый узор мелодии. Звуки прихотливо менялись – то дробясь каплями, то разливаясь широко и вольно, то растягиваясь тягучим стоном-вздохом… Он играл, полуприкрыв глаза, и не сразу заметил, что рождающаяся по его воле мелодия кое-кого привлекла. Нет, не соек – те не проснулись бы ради человеческой выдумки. И не ночных лесных зверьков, но обитателей чащи куда как интереснее и забавнее всех пернатых и шерстистых. Попрыгушки. Так их называли. По самой границе света от костра кружили в каком-то диковатом танце маленькие сгустки живой и подвижной темноты, ощутимо более плотной и густой, чем ночной мрак лесной чащи. Словно скатанные из черного меха шары. Но когда заметил, парень не испугался – этих странных бесплотных существ он встречал не в первый раз. Северные леса были населены различными духами не меньше, чем обычным зверьем. Ингольв скорее удивился бы, если бы вообще никого подобного не встретил за свой поход. Он, приподнявшись на локте, наблюдал с улыбкой за пляской мелких духов. Едва мелодия стихла, те прыснули в разные стороны и пропали, будто и не было никого сейчас здесь, и все увиденное оказалось только игрой теней. Дома эту круглую мелочь величали «иръян», это и значило – «попрыгушки». Напугать они могли только совсем еще маленького ребенка, а вреда от них вообще никакого не было – разве что иногда Ингольв слышал истории, что после особо бурного хоровода попрыгушек путник мог недосчитаться какой-то мелочи из снаряжения – завязки мешка, фибулы, крючка с обмотки, ложки или чего-то в этом духе.

Ингольв усмехнулся, спрятал мунхарпу и снова перекатился на спину. Отыскивая знакомые созвездия, он незаметно провалился в сон. Снилась ему Небесная Волчица, что гонится за орлом, несущим золотое яблоко-солнце. Почему-то во сне это была именно волчица, хотя в сказках всегда говорили о волке, именно он и был родовым зверем их клана. «Ну, если есть Волк, то должна же быть и Волчица», – подумал юноша, вспоминая сон поутру. – «Надо бы спросить у старейшины Айсвара, что он думает?»

Солнце едва только вышло, под деревьями была еще прохладная тень – в лесу даже отъявленные засони всегда просыпаются рано, а Ингольв никогда не был любителем подолгу разлеживаться под одеялом. Юноша с удовольствием допил холодный смородиновый отвар, собрал вещи, закопал косточки рябчика, подумав, оставил немного сушеного сыра на мшистом взгорке, где вчера плясали попрыгушки – в благодарность за то, что не стянули у него ничего за ночь. Затем привел место стоянки практически в первоначальный вид, сгрузил вещи в лодку, отвязал ее, да и двинулся в путь дальше.

Этот день пути был не особенно знаменателен – разве что погрозил хмурым небом устроить затяжной ливень, но, покатав громы где-то за окоемом, передумал и смилостивился над путником, предоставив ему возможность ночевать в сухости. Еще парень видел на берегу следы волков – звери прошли давно. Слышал оленей, хотел было сходить глянуть – да поленился делать круг из пустого любопытства. Охотиться на них он не собирался – к чему ему одному целая туша? Зато в этот вечер он наловил окуней на ужин – детская забава, рыбалка с деревянной острогой с лодки, оказалась вполне полезным умением.